11 сентября - Алексей Варламов Страница 9

Варе и неприятен был, и дразнил этот разговор. А Мария, как назло, замолчала. Появился и зажужжал комар, Варя стала рукой его хватать, маленькая бестия отлетала, а потом снова подлетала и норовила угодить в самое ухо.

«Скорей бы уж крови напился и улетел», — думала Варя, но комар был хитрее, возмущенно жужжал и не цапал, а только прогонял девичий сон, словно лежала на столе телефонная трубка и Варя не хотела говорить с дозванивавшимся до нее человеком.

— Спишь, Маша?

— Сплю.

«Господи, надо же иметь такие крепкие нервы!»

— А у тебя сколько было парней?

Машка перевернулась и легла на живот:

— Ну если по-настоящему… ну… как считать… ну в общем… трое, невразумительно сказала она.

— И ты с ними… Да?

Варя не была очень консервативна, она допускала, что взрослая женщина, ну может быть, студентка на старших курсах, но чтобы школьница…

— Да ты что? — расхохоталась Машка. — У нас полкласса еще год назад в летнем лагере перетрахалась. Днем камни на полях убирали, а ночью… Вы там как живете-то? Сынки московские! Ну ничего, я тебя образую.

Варя почувствовала, что ее бьет дрожь. Она хотела сразу отказаться, но Машка была настроена решительно, и Варя в душе с ней соглашалась: в самом деле, нельзя же так жить, шестнадцать лет, аттестат зрелости в кармане и ни одного поцелуя в личной биографии. Нет, конечно, до конца она не пойдет, об этом и речи быть не может, но хотя бы поцеловаться-то по-настоящему надо. Какой-то бесенок, который заставлял ее изводить доцента-испанца, мучил Варю в эту минуту, в конце концов, если не лукавить и не обманывать саму себя, именно за этим и ехала она в Ригу, где ничто не будет ее смущать и напоминать о Рождественском бульваре.

Барменша была латышкой. Она ласково улыбнулась Варе и произнесла несколько слов на непонятно-журчащем языке.

— Два коктейля, — приказала вынырнувшая сбоку Мария.

Лицо у барменши мигом переменилось, она молча подала два бокала с вишенками, и сестры удалились в темный угол. Варя тянула через трубочку коктейль, и от мерцающего света, пряных запахов, музыки, полки с заграничными винами, ликерами и коньяками, от подсвечника, который был сделан из пузатой бутылки, облитой накапавшим со свечей воском, голова у нее шла кругом. Ей нравились здешние сдержанные и воспитанные люди, и она не понимала, почему сестра на них злится.

— Ну гляди, гляди, дурак какой! Как с такой здоровой башкой жить можно! Ботан несчастный. А этот? Кроме футбола, в голове ни фига. Давай водки с грейпфрутовым соком возьмем.

Вместо светловолосой девушки за стойкой возник скучающий мужчина средних лет с накатанным брюшком и печатью высшего образования на хорошо выбритом лице.

— Дефочки, — сказал он механическим голосом, — у фас есть фосемнадцать лет?

— Конечно, — не моргнула глазом Мария.

— Покашите фаш паспорта, — сказал латыш, интонируя голосом, точно был в легком подпитии, но Варе показалось, что бармен намеренно коверкает великую речь, которую любовно преподавала мама.

— Они у нас дома.

— Итите томой и принесите их.

— А вы что, у всех документы спрашиваете? И у этих тоже? — Машка кивнула в сторону подростков, которые сидели за большим столом.

— Они пьют сок-ка.

— Тогда дайте сок.

— Сок-ка нет-ту, — радостно пропел бармен, глядя поверх их голов.

— Значит, кофе.

— У нас остался толко алкохолный напитки. — Латыш исчерпал терпение и словарный запас, отвернулся от сестер и заговорил с наголо обритым парнем с серьгой в ухе и рыжеватой бородкой. Тут же появились и сок, и кофе, и орешки.

Подошел мальчик тринадцати лет, в сером джемперочке, деловито прихватил два шампань-коблера и стал угощать юную подружку, сбежавшую с утренника в начальной школе.

— Сволочи, — ругалась Машка, — нет, ты видишь, как мы здесь живем? Чтобы в Кенике кто-нибудь спросил в баре у девушки паспорт? Эти гады вообще в последнее время обнаглели. А ты еще спрашиваешь, почему я не учу латышский. Пошли.

За несколько часов город переменился. Народ прибывал, и все направлялись в одно место. Сестер несло в этом потоке, они миновали старый квартал, ратушу, памятник латышским стрелкам и увидели толпу.

— Кто это? — спросила Варя.

— А, — махнула Мария рукой, — у латышей праздник какой-то. У них это часто.

Набережная Даугавы была заполнена людьми. Их собралось несколько тысяч. Многие были одеты в красивые костюмы — особенно хороши были девушки в клетчатых и полосатых юбках и украшенных узорами туниках. У некоторых были наплечные покрывала, на головах венки, и многообразие расцветок и оттенков напоминало громадный живой ковер, по которому пробирались угрюмая Мария и восхищенная Варя. В одном месте была сооружена большая сцена, несколько человек расставляли динамики и микрофоны. Но больше всего Варю поразило, что в этой толпе, которую не охраняла милиция и не сдерживали никакие барьеры, как это случилось бы в Москве, не было ни одного пьяного, никто не лез драться, не кричал и не задирался.

— Пойдем отсюда. Тут мы никого не найдем.

— Я хочу остаться.

— А я нет.

— А я да.

Сестры стояли в окружении поющих людей и смотрели друг на дружку горящими глазами.

— Дорогу найдешь? — сухо спросила Мария. — Тогда пока.

Варя не понимала, о чем поют, что говорят и выкрикивают эти люди, почему поднимают руки и откуда взялись знамена. Но толпа, не теряя внутреннего строя и порядка, становилась с каждой минутой все более наэлектризованной, и было непонятно, что здесь происходит — праздник, манифестация, месса? Лица менялись, возмущение, торжество, угроза, непонятная решимость переливались на них. Варя была в самой середине разноцветного народного моря. Несколько раз к ней обращались, она пожимала плечами и улыбалась, но когда люди видели, что она не понимает их языка и не поет вместе с ними, лица делались не вежливо-равнодушными, как у продавщиц в магазине, но разгневанными. Никто не причинял ей вреда, но ее сторонились, изгоняли отсюда, и она почувствовала себя на этом озлобленном празднике, как если бы непосвященный человек или соглядатай проник на тайное собрание религиозных сектантов и был раскрыт. Гигантский рой, сохраняя правильную форму, вился над землей и в любую минуту мог броситься, заклевать, закусать Варю до смерти. Расталкивая поющих, девочка бросилась бежать.

В глазах у нее рябило от флагов, в ушах продолжало звучать грозное пение и раздавались выкрики, она боялась, что ее схватят, но никто ее не трогал, и уже в двух шагах от набережной стало пустынно и тихо. Люди остались там, а Варя одиноко и пугливо пробиралась по темным улицам со старыми домами и церквами. Еще совсем недавно привлекательные и таинственные, они показались ей враждебными, и почудилось, что кто-то ее преследует, останавливаясь в те минуты, когда замирает она, и продолжая движение, когда она идет. Но никого не было вокруг, город спал, охраняемый армией великой страны, несли службу пограничники в устье Даугавы, стояли на рейдах большие военные корабли, и никто не принимал всерьез пения окончивших школу детей.