Королева двора - Лариса Райт Страница 9

Однако Мишка был вольной птицей, приказам не подчинялся, жил своим умом. Он дождался тишины и лишь тогда под прицелом множества глаз спокойно подошел к Ксанке, по-отечески хлопнул ее по плечу и во всеуслышание заявил:

– А ты – молодец! Не ожидал!

Ксанка успела подумать о том, что сейчас, чего доброго, зальется румянцем, подобно Верочке, но вовремя отметила, что Мишка уже забыл о ней! Он стоял и глазел на новенькую, а та ему одобрительно улыбалась. Так что Ксанка лишь фыркнула презрительно: «Больно нуждаюсь в твоей похвале!» – и скомандовала:

– Пошли, Веруня.

– Ох, и горазда же ты, Ксанка, на фокусы. – Верочка тут же бросилась за подругой, не переставая восхищаться ее талантом. И словно в ответ на ее слова перед ними выросла грозная фигура Ксанкиной мамы:

– Фокусничаете, значит?!

– Ничего не фокусничаем, – тут же ощетинилась Ксанка.

– Да она ж никого не задела ножиком-то, теть Ань, – решил вступиться за Ксанку кто-то из мальчишек.

– Каким таким ножиком? – испугалась женщина, а Ксанка втянула голову в плечи, съежилась, сгорбилась, даже стала меньше ростом, будто хотела и вовсе исчезнуть как можно быстрее из поля зрения. – Про какие ножики мне тут бормочут? – Анна наклонилась над дочерью, и гордая бесстрашная Ксанка вдруг показалась Верочке такой маленькой и беззащитной, что неожиданно для самой себя она выскочила вперед и залепетала тихо, но довольно уверенно:

– Да вы не слушайте, тетя Аня. Вам тут такого напридумают, что Кондратий хватит. – Про Кондратия Верочка позаимствовала у бабушки и ввернула это выражение очень вовремя и к месту. – С ножиком – это просто соревнования были. Ну, кто точнее кинет. А Ксаночка – она лучше всех справилась. Правда, правда. Даже лучше Мишки, вот. Понимаете, какая у вас дочка? Самая спортивная. Самая меткая!

– Меткая, значит? – как-то нехорошо, ядовито усмехнулась Ксанкина мать и схватила дочь за руку. – Все отцу скажу, так и знай!

И тут Ксанка открыла рот: одними губами она даже не прошептала, прошелестела:

– Не надо.

Только Верочка смогла разобрать эту мольбу. Разобрала и удивилась. Ксанкин отец был гораздо тише своей базарной жены. Не скандалил и голоса, во всяком случае прилюдно, на дочь не повышал. Когда случалось Ксанке в чем-то провиниться и он становился свидетелем проступка, обращался к дочери тихо и вкрадчиво, даже ласково: «Ксаночка, пойдем домой». И Ксанка покорно шла, повесив голову, опустив плечи, а один раз Верочке показалось, что она услышала, как подруга шмыгнула носом. Верочка удивилась тогда, удивлялась сейчас, удивляться она будет и на следующий день, когда всегда охочая до игр и забав Ксанка не захочет ни кататься на качелях, ни гонять на чьем-нибудь велосипеде, ни играть в колечко.

– Я лучше домой пойду.

– Почему? – изумится Верочка. Подруга всегда любила эту игру. Она была юркая, верткая, всегда успевала выбежать на крыльцо по зову ведущего.

– Говорю, домой надо, – оборвет Ксанка грубо.

– Да она сесть не может, – хохотнет живущий этажом выше Ксанки недотепа Вовка Сирень и тут же схлопочет от нее звонкий подзатыльник. Для пущей острастки Ксанка еще плюнет в его сторону и уйдет. А Верочка останется и будет удивляться, с чего это подруга не может сесть. Впрочем, долго удивляться она не будет. Она тоже любит играть в колечко. Здесь не надо бегать, прыгать, догонять и прятаться, и в эту игру, в отличие от многих других, ее, толстенькую, неповоротливую, всегда принимали охотно.

Только через много лет, когда по всему миру прокатится волна судебных разбирательств, связанных с жестоким обращением с детьми, и тема эта начнет активно обсуждаться и в прессе, и дома на кухне, Верочка, услышав во время одного из таких разговоров о том, что за границей и пальцем нельзя ребенка тронуть, иначе на вас сразу донесут и из детского сада, и из школы, и просто с улицы, спросит:

– А откуда узнают?

– Где?

– В детском саду, допустим. Ну, шлепнули вы ребенка легонько, он что же, сразу жаловаться побежит?

– То легонько, а то, знаешь ли, и следы остаются.

Сначала она ужаснется и простоте сказанного, и его смыслу, а потом вдруг сразу вспомнит и хлюпающий нос, и опущенные плечи, и собачью покорность и, наконец, поймет, над чем тогда так бездумно и по-детски жестоко смеялся Вовка Сирень.

Сирень была написана столь искусно, что сложно было побороть желание прижаться к картине и попытаться уловить чудесный запах. Подпись гласила, что это холст и пастель, но ветки казались абсолютно естественными.

«Естественными», – повторила про себя Оксана и вдруг заулыбалась так широко и радостно, как человек, наконец-то нашедший то, что давно искал. Она осторожно вытащила мобильный и так, чтобы не заметили служащие музея, набрала сообщение.

В офисном здании неподалеку от Третьяковки у девушки, сидящей в приемной, пропиликал телефон. Она прочитала сообщение, пожала плечами и направилась в соседний кабинет. Там протянула трубку молодому человеку, ткнула в экран и то ли приказала, то ли попросила:

– Переведи.

– Сирень, – прочитал он.

– Читать я умею. Что это значит?

– Только одно. Мадам срочно понадобилась сирень.

– И где ее взять в это время года? – Девушка зябко поежилась: конец октября, а у них из-за ремонта до сих пор не начали топить. – И с чего ей в голову взбрело? – Она лаконично покрутила пальцем у виска.

– Левитан, – мрачно бросил молодой человек, махнув рукой на окно, за которым виднелось новое здание Третьяковской галереи.

– Что – «Левитан»?

– Она пошла на Левитана, а он рисовал сирень, – последовали исчерпывающие объяснения во избежание вопросов типа «Кто такой Левитан и как он связан с цветами?»

– Где же все-таки ее достать, сирень эту? – раздраженно переспросила секретарь.

– Где достать? – Собеседник усмехнулся, делано закатил глаза и развел руками, желая продемонстрировать полную абсурдность вопроса: – Что за вопрос?! Разве столь приземленные проблемы могут волновать дражайшую Оксану Викторовну? Нет, и еще раз нет. Ей что конкуренты, что вышестоящие, что государство, – все не указ, а уж мы-то с тобой и вовсе до одного места. – Он даже привстал и выразительно похлопал себя по тому самому месту, которое имел в виду. Девушка криво улыбнулась и только вздохнула, молча соглашаясь с каждым произнесенным словом. Спорить тут было не о чем.

Однако несмотря на уверенность молодого человека в собственной правоте, он все же ошибался. Приземленных проблем у Оксаны хватало. Левитан Левитаном, а высокое искусство на хлеб не намажешь. Она бы с удовольствием еще не один час любовалась «Мартом» или «Вечером на Волге», или даже цветами, лепестки которых были так искусно выписаны пастелью, но записи в ежедневнике напоминали о том, что задерживаться на выставке нельзя. И Оксана с большим сожалением и чувством какой-то глубокой, тоскливой неотвратимости заставила себя вынырнуть из озера сочных, ярких, наполненных жизнью красок и окунуться в безбрежную, унылую, серую, уже почти бесцветную осень.