Чес - Михаил Идов Страница 9

– Это не значит, что он не прав, – спокойно ответил Алан. – Эдди, давай. Прямо сейчас. Там немного слов нужно, строчки четыре. Это же практически танцевальный трек. Смотри, я буду свистеть, а ты на каждую первую долю произноси фразу, которая в этот момент придет тебе в голову.

Боже, что происходит, подумал Эдди, чувствуя, как чешутся от стыда щеки. Тем временем Алан уже свистел снова, громче, настойчивей. На втором круге Тони начал выхлопывать ритм ладонями по бардачку и коленям. На третьем Брет, не отрывая глаз от дороги, забубнил тубой.

Эдди пропустил четвертый оборот. Открыл рот на пятый и снова замолк, поперхнувшись слюной. Басовый бубнеж Брета приобрел злобный обертон. Наконец на седьмой:

– Мантра смирения.

Все с облегчением расхохотались, Эдди тоже.

Он понимал, что после такой долгой накрутки абсолютно все, что бы он ни сказал, вызвало бы только эту реакцию.

– Так. О’кей. О’кей. – Алан раздул щеки и с шумом выпустил воздух, избавляясь от последних остатков смеха – явно по какой-то дикушинской технологии. – Неплохое начало! Ну что, дубль два? Раз, два, три…

– А всё, – заявил Эдди. – Что еще нужно?

– Ой, – сказал Тони, – а ведь действительно.

– Ебать, ты гений, – выдохнул Брет.

Алан медлил. Повисла пауза, в которую уместился бы целый рифф.

– А главное, эти слова обязательно надо орать, – заговорил он наконец, и именно в это мгновение в репертуаре “Гистерезиса” официально появилась новая песня. – Просто орать, и все, даже не в систему, а в гитарный усилок через компрессор и фузз.

– Ну что ж. Ты хотел простоты, – заметил Тони, скалясь.

– О, ребята, смотрите, – Брет указал пальцем на шоссе. Впереди, тускло подсвеченный тремя лужицами желтого света, теплился дорожный щит с надписью “Добро пожаловать в Иллинойс, землю Линкольна”. Место второго из трех i в Illinois не вполне убедительно занимал силуэт самого Иллинойса, похожий скорее на V. Впервые с Питтсбурга настроение у всех было достаточно игривое, чтобы, как отчего-то полагается при пересечении границы между двумя штатами, на миг оторвать ноги от пола машины.

– Йе-е-е! – прокричал Брет, когда щит пронесся над ними, шлепнув ветром по крыше.

– Йа-а-а! – отозвался Тони.

– Ура, – тихо сказал Эдди, покосился на промолчавшего Алана и увидел, что тот, наморщив под челкой лоб, набирает кому-то эсэмэс. Считаные секунды спустя с легким рассыпным перезвоном, которым в мультфильмах обычно сопровождается мановение волшебной палочки, пришел ответ.

– Все супер, – поднял голову от экрана Алан. – Слава говорит – можно!

Они переночевали в мотеле на Саут-сайд, сняв один номер с двумя кроватями за семьдесят пять долларов плюс налог. Город не оставлял другого выбора. Если ты спишь в микроавтобусе на природе, ты бунтарь и романтик. Если ты спишь в микроавтобусе посреди Чикаго, ты бомж, труп или в процессе превращения из первого во второе. За завтраком в польском дайнере Алан поймал чей-то беспарольный интернет и не поддающимся расшифровке тоном сообщил, что “Гритц” вывесили у себя на странице вчерашний ролик с In the Ghetto и что он собирает “интересные” комментарии. На этом группа выдвинулась в клуб, сделав туристический крюк через Стейт-стрит.

– Янки-отель, – сказал Алан, указывая на кукурузные початки башен Марина-Сити. Он имел в виду фотографию этих зданий на обложке Yankee Hotel Foxtrot, знаменитого альбома Wilco. Это был восьмой визит группы в Чикаго, и Алан шутил так в каждый из семи предыдущих. Первые четыре раза он делал это бессознательно, после чего в шутку превратилось само повторение шутки. Эдди, Тони и Брет послушно рассмеялись.

Микроавтобус трясся на рифленой стали моста, сквозь решетку мельтешила река цвета палаточного брезента.

Концерт “Гистерезиса”, обкатанный до галечной гладкости годами работы по клубам, барам, культурным центрам, студенческим столовым, пляжам, театрам, стриптизам (дважды), актовым залам, сетевым кафе, галереям, парковым ракушкам, продвинутым боулингам, частным лофтам, крышам, уличным ярмаркам, радиостанциям и баскетбольным аренам (хорошо, арене, в 2005-м, на разогреве у Dashboard Confessional), проходил так. Они внаглую начинали с Failed State. Это была идея Алана. Он стремился избежать положения, в котором, по его словам, “зритель, ждущий хита, с каждой новой песней все больше презирает группу за высокомерие, а группа все больше презирает зрителя за непонимание”. На самом деле, как он признался однажды Эдди, дело было даже не в этом. Последние пару лет и хита-то мало кто ждал. Больше всего Алана теперь бесил тот смутный отблеск узнавания, что проскальзывал по залу с первыми аккордами Failed State, – а, так вот я кого слушаю, – и он стремился стереть его с лиц как можно скорее.

Недостаток у этого подхода был один: к первому номеру половина зрителей еще не успевала подтянуться. Поэтому на пике своего кабаре-периода, прошлым летом, группа на всякий случай заканчивала концерты репризой той же песни, на сей раз в нарочито грубой кафешантанной обработке. Бутлег этой версии приобрел даже определенную сетевую известность под названием Weilled State (в честь Курта Вайля), которое придумал разместивший видео анонимный остроумец. Эдди казалось чрезмерным играть одну и ту же вещь дважды за сорок минут, но щекотать клавиши в развязно-веймарской манере было слишком весело, чтобы возражать вслух.

Заработав изначальное расположение аудитории, Алан кратко представлял группу (всегда одной и той же фразой – “Мы здесь, и мы “Гистерезис”) и с головой бросался в новый материал: как минимум три вещи подряд с последнего на данный момент альбома. Именно здесь для Эдди решалась судьба вечера. Алан, как акционер публичной компании, требовал не абсолютных цифр, а тенденции к росту. Перед сценой могла стоять горстка людей, но если в ответ на новые песни покачивались в такт шевелюры и притоптывали “конверсы”, то Алан отыгрывал остаток сета на маниакальном подъеме, раздавал за кулисами комплименты и тащил группу в какой-нибудь претенциозный бар; у него была страсть к питейным заведениям с усатыми барменами в подтяжках и сложносочиненными коктейлями, болтовней про ингредиенты которых – желтки, щавелевый сироп, черт знает что еще – он мог грузить Эдди часами, пока Тони и Брет дули пиво под презрительным взглядом дежурного усача. И наоборот, зал мог быть забит, гарантируя по меньшей мере, что этим вечером группа сможет пропустить по два-три ретрококтейля, не залезая в долги еще глубже, но, если на второй или третьей из новых песен в толпе начиналось брожение и поглядывания на часы, Алан сникал. Это было видно даже со спины. Он становился сантиметра на три ниже.

Эдди, Тони и Брет переглядывались. Они уже знали, что им предстоит. Собирая оборудование после концерта, Алан молча, медленно, мрачно наматывал шнур от микрофона себе на локоть – второй признак грядущей бури. На этом этапе еще существовал способ спасти положение. Необходимо было вытащить Алана из-за кулис в зал – отоварить талончик на бесплатный дринк, послушать следующую группу и дать ему наговорить про нее язвительных гадостей. Если за это время к нему подходил кто-нибудь незнакомый (в идеале девушка, но и юноша с минимальными следами мыслительной деятельности на лице сошел бы) и говорил, как круто выступил “Гистерезис”, Алан более-менее успокаивался. О ретрококтейлях речь в ту ночь не шла, но и шторм проходил стороной, изойдя на мелкую морось.