Столкновение с бабочкой - Юрий Арабов Страница 9

– Не промокли по дороге, господа?

Гости переглянулись, не понимая.

– Ведь был дождь? Я слышал.

– Это не дождь, ваше императорское величество. Это…

Фредерикс кашлянул, пытаясь предупредить говорящего о нежелательности продолжения темы. Но Гучков все-таки докончил:

– Нам хлопали люди, собравшиеся на путях.

– Вас вызывали на бис?.. – и государь вставил в мундштук папиросу.

– Нет. Скорее, это был аванс.

– А может быть, они вызывали меня? Судя по аффектации, все билеты проданы. Полный аншлаг.

Николай Александрович закурил и сел сбоку у окна за небольшим столом. При людях он всегда вставлял папиросу в мундштук, но в одиночестве мог курить просто, по-солдатски, прикуривая от окурка, одну папиросу за другой.

Жестом пригласил гостей садиться рядом. Фредерикс поставил у окна кресла, и все присели тут же, за маленьким столом, четверо государственных мужей, бок в бок, будто хотели заняться столоверчением.

Василий Витальевич Шульгин, приехавший вместе с Гучковым, как гражданин и человек чувствовал торжественность минуты. Сеанс политического спиритизма обещал быть впечатляющим. Об этом потом напишут, как он, лысоватый киевский журналист, жалкий провинциал с огнем в сердце и химерами в башке, принимал отречение государя императора, чтобы спасти Россию и монархию. Спасти от ныне действующего государя императора. Звучит комично. Но разве Николаю Александровичу объяснишь то, что происходит сегодня в Петрограде? Не расскажешь, как незнакомая никому Россия, вооруженная и грязная, с кумачом над головой и ветром в самой голове, заполнила залы Таврического дворца… Серо-рыжая солдатня и черная рабочеобразная масса с грузовиками, похожими на дикобразов от поднятых вверх штыков… Это была весенняя вода черного подтаявшего снега. Она выдавила депутатов Государственной думы из главного зала на периферию, в кабинет Родзянко, и начала проводить во дворце непрекращающийся митинг. В кабинете, где раньше заседала бюджетная комиссия, расположилась странная компания небритых людей, которая называла себя совдепом. Ораторы сменяли друг друга. Говорили сбивчиво, непонятно. Но внутри каждого горела электрическая лампа, подсвечивающая одно-единственное требование: «Долой!..» Многие депутаты разбежались, а те из них, кто имел мужество остаться во дворце, сбились в кучу в кабинете председателя и в тесноте, в смраде, голова к голове, решали, что делать дальше… Как спасти Россию? И главный вопрос, который их мучил, – тождественна ли монархия родине, или это совсем разные понятия, несоразмерные друг с другом? Сам Шульгин отвечал на этот вопрос утвердительно: да, тождественна. Россия и царь – это одно и то же.

– И какую пьесу вы мне привезли? – спросил государь император, морщась и выпуская из себя сизое облако дыма. Вопрос явно был лишним.

– Мы вам привезли просьбу об отречении, – выдохнул Александр Иванович Гучков. Вид его был суров и сумрачен. Он чем-то напоминал дорогую, но закопченную сковороду, которой можно убить наповал… Вытащил из портфеля папку с одним-един-ственным листком внутри и передал Николаю Александровичу.

– Кто автор пьесы? – спросил государь.

– Русский народ, – с пафосом ответил Гучков.

– Но вы ведь от Думы ко мне пришли, а не от народа.

– Это одно и то же.

– Но если вы и народ нераздельны, то кто такой я и чьи интересы представляю?

Вопрос повис в воздухе. Некоторое время все молчали. Как странно он говорит, – подумал Шульгин. – Что за акцент? Когда подчеркиваются согласные звуки, а гласные с их округлостью и певучестью почти совсем пропускаются? Немецкий это акцент, что ли? Он же немец, наш царь. Но вдруг из глубины памяти выплыло – это же гвардейский акцент. Так его называют. Им разговаривают на плацу военные. Гвардейский акцент неотделим от его черкески. И почему он всегда одевается в военное? Меняет наряды, мундиры и папахи, а сам не меняется? Потому что сейчас война. Но он и до войны одевался точно так же. У него же воинское звание. Оттого и мундиры. Полковник или подполковник… я запамятовал. Скромен. Однако в этой скромности все-таки чувствуется маскарад. Сегодня он в горской папахе, завтра – в военной фуражке, послезавтра – вообще без головного убора. И может быть, без само2й головы. Бедный потерянный человек! Уходи от нас скорее. Играй в войну со своими детьми. Страна не для тебя. И война тоже. Убитые на ней не воскресают, как оловянные солдатики.

– Это вы должны решить сами, ваше величество, – наконец подал голос Шульгин. – Чьи интересы вы сейчас представляете… Если вам дороги интересы монархии и Отечества, то во главе страны должен стать государь, ничем не связанный с политикой последних лет и нашими чудовищными потерями в затянувшейся войне.

Хорошо сказал! Как опытный журналюга сказал. Пусть из окраинной Малороссии, а сказал. И почти без акцента.

– Полноте, господа… Победа над Германией – на расстоянии вытянутой руки.

Николай Александрович вопросительно посмотрел на Фредерикса, правильно ли он цитирует общее мнение. Тот кивнул.

– Но люди не хотят вас больше видеть на троне! – нервно произнес Гучков. – Волнения в Петрограде происходят во многом из-за ненависти к вам.

– Знаю. Мне докладывали. Но вся остальная Россия спокойна.

– Петроград сегодня – язык всей России, – сказал Шульгин. – Вам ничего не стоит игнорировать общее мнение. Но знайте: монархию и империю можно спасти только вашим отречением.

Николай Александрович близоруко посмотрел на картонную папку, в которой лежал текст его сего-дняшней роли.

– Вы, наверное, не ели с дороги, господа? Накормите их, – распорядился Николай Александрович. – Утро вечера мудренее, завтра всё решим. Ко всеобщему удовлетворению сторон…

– Время не терпит, ваше величество. Подумайте о безопасности собственной семьи, – с трудом выдавил из себя Гучков, будто давил ваксу из засохшего тюбика.

Государь внутренне содрогнулся.

– Еще сутки, и мы не сможем удержать ситуацию… Каждый час дорог.

Николай Александрович почувствовал внутри себя панику. Слова о семье были более чем неприятны. Как будто к старому ожогу приложили горящую спичку.

В гостиную вошел генерал Рузский. Лицо его было красным, он был похож на полупьяного. Наклонился к уху Шульгина и довольно бестактно шепнул:

– Это – вопрос решенный!..

Отпрянул. Нос его был в поту. Он позволял себе шептаться в присутствии государя императора. И Шульгин вдруг понял: все кончено. Прислуга выдала болезнь господина. Прислуга ничего не боялась. И уже искала себе новое место работы. Как жалко и скверно!..

После долгих и бесполезных заседаний Шульгин часто оставался в главном зале Таврического дворца. Уже все ушли, дискуссии отшумели, и тишина, как гиря, опускалась на темный зал с высокого потолка. А Василий Витальевич Шульгин все сидел в пятом ряду, первом кресле от левого прохода и сквозь дрему слушал свое сердце: что оно говорило? Что дни России сочтены и ее, прежней, никогда больше не будет? Нет, он не хотел в это верить.