Информация - Мартин Эмис Страница 9

— От нее так и разило старой девой. Хоть нос затыкай.

Гвин только отмахнулся.

— Я могу, если хочешь, тебе это описать. Представь себе огромные трибуны стадиона Уэмбли, сплошь заполненные женщинами с потекшим от дождя макияжем. Или…

— Притормозите здесь на углу, пожалуйста.

Да нет, ничего особенного. Гвин просто купил у мальчишки вечернюю газету. Боже, сквозь приоткрытую дверцу машины в салон проникал мертвенно-бледный свет, цвет чего-то отвратительного, к чему не хотелось прикасаться, телесный цвет лапок голубей, торчащих из-под их грязных попонок, и казалось, будто Лондону пришел конец, будто пришел конец всему.

Такси продолжило свое бесконечное путешествие, состоящее из рывков и остановок, рывков и остановок. Гвин развернул газету, нашел раздел светской хроники, а потом наконец сказал:

— Тут об этом ничего нет.

Ричард внимательно посмотрел на него.

— О чем ничего нет? — спросил он.

— Об обеде. О твоей выходке.

Ричард нахмурился:

— И ты вздохнул с облегчением?

— Со мной уже давно никто так не разговаривал, — сдержанно ответил Гвин.

— Неужели? Что ж, на этот раз тебе не придется долго ждать. Потому что кое-кто собирается поговорить с тобой в таком же духе прямо сейчас. Это дневной выпуск. Ты ведь не думаешь, что парень передал свое сообщение по телефону прямо в газетный киоск? Твое счастье, что никто не знает, какой ты на самом деле придурок. Какой ты на самом деле болван. Вот была бы новость!

— И ничего о том, кому предложили место главного редактора нового журнала, — сказал Гвин, его ясные глаза по-прежнему пробегали по странице хроники.

— А никакого предложения и не было.

— Было. Когда ты в очередной раз ходил в сортир. Разумеется, я его отклонил. Можно подумать, оно мне…

Такси резко затормозило. Качнувшись вперед, Ричард сказал:

— И последний вопрос. Почему нельзя говорить о старых девах?

— Потому что люди начнут тебя избегать.

Первая капля дождя чмокнула Ричарда в проплешину, когда он выбрался из такси и направился в башню, набитую разными конторами и офисами, на улице Мэрилибоун-Хай-стрит. Ричард шел в офис издательства «Танталус пресс».

Примерно к этому времени эмоции уже теряют ясность и четкость, и к ним примешиваются телесные ощущения. В ярости есть что-то шершавое и колючее. В скорби чувствуется что-то прогорклое. В ненависти — что-то едкое, по вкусу похожее на зубные капли… Ричард привел свои мысли в порядок — подготовил их к передаче, приблизительно так же писатель упорядочивает материал для передачи своему читателю. И в то же время он пережил одно из тех нежданных воспарений, знакомых каждому художнику, когда слова почти явственно для внутреннего слуха становятся податливыми, перестраиваются и все становится на свои места. И вы тут ни при чем: это дело таланта. Ричард сел. Он пребывал в состоянии уравновешенности. Это состояние нельзя было назвать приятным или же, напротив, неприятным, просто это было состояние внутреннего равновесия. Неожиданно он кивнул. В один миг перед Ричардом с кристальной ясностью обозначилась задача. Такая, какой отныне он сможет посвятить свои литературные усилия, свои поиски и восторги, какой он сможет подчинить всю свою страсть и мощь. Он решил уничтожить Гвина.

В небе висел полумесяц. Своим изогнутым серпом он напоминала куклу Панча.

Только где же твоя Джуди?

Перенеситесь на космолете своих рыданий на милю к востоку, к шпилям зданий на проспекте Холланд-парк-авеню, к антеннам, к дому под черепичной крышей с охранной сигнализацией, к окну на втором этаже, в котором отражаются густые тени замершего сада. Это окно хозяйской спальни, здесь спит хозяин дома. Я пока не собираюсь проникать туда — еще не время. Поэтому я не знаю, чем пахнет его постель и плачет ли он во сне.

Как Ричард.

Почему мужчины плачут? Потому что им приходится сражаться и совершать подвиги, участвовать в марафонских забегах по служебным лестницам, потому что им не хватает их матерей, потому что они, как слепые, блуждают во времени и им так трудно добиться эрекции. А еще из-за всего того, что они сделали. Оттого что они разучились быть просто счастливыми или несчастными — они могут быть только пьяными в стельку и чокнутыми. И еще оттого, что они не знают, как им жить, когда они проснутся.

Да, и еще есть информация, которая приходит по ночам.

На следующий день настал черед Ричарда: ему исполнилось сорок. Наверное, лучше сказать: он перевалил за сорокалетний рубеж, как пожелтевший лист вдруг отрывается от ветки и превращается в опавшую листву или как в какой-то момент молоко сворачивается — и получается простокваша. Но для Ричарда ничего не изменилось. Он по-прежнему оставался развалиной.

Да, он носил яркие бабочки и диковинные жилеты, но это вовсе не значило, что он не развалина. Он спал в пестрых пижамах, но это еще не значило, что с нервами у него все в порядке. Эти его бабочки и жилеты были в пятнах и дырах, прожженных пеплом. А все его пестрые пижамы насквозь промокли от пота.

Кто есть кто?

Когда Ричарду было двадцать восемь лет и он жил за счет книжных обозрений и социальных пособий, бледный, тощий и интригующе распущенный, он по большей части появлялся на людях в белой рубашке без воротничка и джинсах, заправленных в разношенные коричневые сапоги. Он выглядел как вчерашний выпускник частной школы, который, должно быть, подорвал себе здоровье наркотиками и теперь перебивается, плотничая или подстригая газоны у сильных мира сего. Его политические воззрения были резкими, любовные приключения вызывали много шума, и он частенько разбивал девушкам сердца. Тогда-то Ричард Талл и опубликовал свой первый роман «Преднамеренность» в Англии и Америке. Если привести к общему знаменателю все рецензии на его роман (они до сих пор хранятся где-то в старом пожелтевшем конверте), не принимая во внимание разную степень снисходительности и ума рецензентов, то вердикт, вынесенный «Преднамеренности», был таков: книги никто не понял и даже не смог дочитать до конца, но вместе с тем никто не осмелился открыто назвать ее дерьмом. Ричард расцвел. Перестал получать пособие. Его фото появилось в литобозрении «Лучшие книги»: вот три критика завтракают в своем скромном уголке, а вот Ричард — за своим письменным столом с невидимо дымящейся сигаретой в подрагивающей руке, кажется, что от нервного возбуждения он едва способен усидеть на месте. Три года спустя, став редактором небольшого журнала, называвшегося «Маленький журнал» (с тех пор журнал стал еще меньше), Ричард издал свой второй роман «Мечты ничего не значат» — на сей раз только в Англии. Третий его роман не был опубликован. Четвертый тоже. Как, впрочем, и пятый. В этих трех коротких предложениях мы даем лишь беглый набросок целой Махабхараты его страданий и мук. На его шестой роман поступило много заявок, потому что к тому времени, после периода отчаянной идиотской дерготни, он стал откликаться на рекламные объявления, в которых без обиняков заявлялось: «МЫ ОПУБЛИКУЕМ ВАШУ КНИГУ» или «ЛОНДОНСКОМУ ИЗДАТЕЛЬСТВУ ТРЕБУЮТСЯ АВТОРЫ» (или там было «НУЖНЫ АВТОРЫ»?). Разумеется, эти издатели, жаждущие печатного слова, завывавшие о нем с тоской, словно собаки на луну, не были обычными издателями. Им, в частности, нужно было платить. Но, пожалуй, гораздо более важным обстоятельством было то, что эти книги никто никогда не читал. Ричард подумал и в конце концов отправился навестить мистера Коэна на Мэрилибоун-Хай-стрит. Оттуда он вышел, так и не пристроив романа, но получив новую работу, а именно место литературного редактора в издательстве «Танталус пресс». Он ходил в издательство в среднем раз в неделю, правя безграмотные романы, многопудовые автобиографии, в которых никогда ни с кем ничего не происходило, сборники примитивных виршей, длиннейшие горестные стенания об усопших родственниках (о сдохших щенках или засохших растениях), безумные научные трактаты. И все чаще, как ему казалось, поступали «взятые в натуральном виде» драматические монологи на тему маниакально-депрессивного психоза и шизофрении. «Преднамеренность» и «Мечты ничего не значат» все еще влачили свое существование на подоконниках курортных пансионатов, на полках больничных библиотек, на дне сундуков для разных ненужных вещей, а на провинциальных книжных ярмарках их распродавали вместе другими залежалыми книгами по десять пенсов за штуку… Как даме, которая по-прежнему в строю в своей профессорской шапочке и на протезах (а какую прочувствованную речь она произнесла на вручении премии), как смеющемуся атлету, который после несчастного случая на автостоянке вдруг занялся благотворительностью, так и Ричарду пришлось на своей шкуре проверить, как повлияет на его характер разочарование, смягчит оно его или ожесточит. Оно его ожесточило. Ричард искренне сожалел об этом, но ничего не мог с этим поделать. Он не мог с этим смириться. Он продолжал писать книжные обозрения. В этом он знал толк. Когда Ричард рецензировал ту или иную книгу, он делал это на совесть. Помимо этого, он был бывшим романистом (или даже не столько бывшим, сколько никому не нужным романистом-призраком), литературным редактором «Маленького журнала» и ответственным редактором издательства «Танталус пресс».