Мой Михаэль - Амос Оз Страница 9

И с тяжелым русским акцентом моя мать повторяла снова и снова, будто заклинала его встревоженным сердцем.

— Ханеле — девушка нежная. Очень нежная. Но в ней много боли. Вы должны знать это. И еще … не знаю, как сказать это на иврите … Очень нежная. Вы должны знать это …

Иосиф, мой покойный отец, не раз говаривал: «Простой человек никогда не сможет выдать совершенную ложь. Само притворство его изобличит. Подобно короткому одеялу: натянет на ноги — голова открыта, подтянет к голове — ноги выглядывают. Человек изобретает хитроумные выдумки, чтобы укрыть истину, не замечая, что тем временем именно эти выдумки обнажают злую правду. Но, с другой стороны, жгучая правда разрушает все, ничего не созидая. Что же остается простым людям? Нам остается помалкивать да поглядывать. Именно это нам и остается: молчать да глядеть».

За десять дней до свадьбы мы сняли двухкомнатную квартиру в квартале Мекор Барух, на северо-западе Иерусалима. В пятидесятые годы там селились, кроме религиозных семей, мелкие чиновники из правительственных учреждений и Еврейского Агентства, оптовые торговцы текстилем, кассиры из кинотеатров или Англо-Палестинского банка. Уже тогда этот квартал приходил в упадок. Иерусалим новой застройки тянулся к югу, к юга — западу. Квартира была темноватой, да и сантехника устаревшей, зато комнаты — с очень высокими потолками, как я любила. Мы между собой порешили, что стены выкрасим в веселые тона, а вазонов с цветами будет у нас много — много. Тогда мы еще не знали, что в Иерусалиме цветы в вазонах склонны к увяданию. Может, потому, что в воде из кранов много ржавчины и химических очистителей.

В свободные часы мы слонялись по городу, делая несбходимые покупки: кое-какую мебель, кое-что из утвари, немногое из одежды. К своему удивлению, я обнаружила, что Михаэль умеет торговаться, не роняя своего достоинства. Я никогда не видела, чтобы он сердился. Я им гордилась. Моя лучшая подруга, которая недавно вышла замуж за молодого экономиста, уже известного как восходящая звезда, так отозвалась о Михаэле:

— Парень разумный и скромный. Может, и не блестящ, но надежен.

Друзья моих родителей, семья иерусалимских старожилов, сказали мне:

— Он производит хорошее впечатление.

Мы ходили, взявшись за руки. По лицам знакомых пыталась прочитать их внутренний приговор Михаэлю. Михаэль говорил мало. Вглядывался во все настороженно. Был любезен и сдержан в присутствии посторонних. Люди говорили:

— Геология? Удивительно. Кажется, что он студент-гуманитарий.

По вечерам я приходила в комнату Михаэля, которую он снимал в Мусраре. Там мы складывали все наши покупки. Большую часть вечера я занималась вышиванием цветов на наволочках. На новой одежде я вышила наше имя: «Гонен». Михаэлю нравилась вышивка. Мне нравилось вышивать. Я, бывало, сидела в кресле, купленном для балкона в нашей квартире. Михаэль за своим столом, погруженный в подготовку семинарской работы по геоморфологии. Ему очень хотелось закончить работу и сдать ее до дня нашей свадьбы. Он дал себе слово. В свете настольной лампы я видела его худое, смуглое, удлиненное лицо, коротко стриженные волосы. Временами он казался мне учеником религиозного интерната или одним из мальчиков сиротского дома Дискина. В детстве я видела, как вели их на вокзал по нашей улице. Все они были очень коротко пострижены, шли парами, взявшись за руки, послушные и грустные. В этом послушании чувствовалось некое укрощенное бунтарство. Он снова выбрился весьма небрежно. Под подбородком проглядывали черные щетинки. Неужели потерял свою новую бритву? Нет, он признался, что солгал мне в наш второй вечер. Он не покупал новой бритвы. Ради меня он выбрился тогда с особой Тщательностью. Почему он сказал неправду? Потому, что стеснялся. Почему же он снова бреется раз в два дня? Потому, что теперь он не стесняется меня. Как он ненавидит бриться! Если бы он был художником, а не геологом, то, может, отпустил бы бороду. Я, представив себе это, громко рассмеялась.

Михаэль поднял на меня удивленный взгляд: — Что тут смешного?

Он обиделся?

Нет, он не обиделся. Вовсе нет.

Так почему же он так на меня смотрит?

Потому что ему удалось рассмешить меня. Много раз он старался, но я никогда не смеялась. А вот теперь, когда он вовсе к этому не стремился, я рассмеялась. И это его радует.

У Михаэля коричневые глаза. Когда он улыбается, дрожат уголки губ. Коричневый и сдержанный мой Михаэль.

Каждые два часа я готовила ему чай с лимоном, как он любил. Мы почти не разговаривали: мне не хотелось отрывать его от работы. Мне нравилось слово «геоморфология». Как-то раз я, тихо ступая босыми ногами, подкралась к Михаэлю, склонившемуся над своими записями, и незаметно встала у него за спиной. Михаэль не почувствовал моего присyтствия. Отдельные фразы я прочитала через его плечо. У Михаэля — четкий, округлый почерк старательной гимназистки. Но слова заставили меня задрожать. Спасение месторождений минералов. Вулканические силы, действующие изнутри. Застывшая лава, базальт. Обсеквентные и консеквентные течения. Морфотектонический процесс, начавшийся миллионы лет тому назад и все еще продолжающийся. Постепенный разлом. Внезапный разлом. Легкие сейсмические колебания, которые могу быть уловлены лишь весьма чувствительными приборами.

И на этот раз я вздрогнула, встретив эти слова: мне передано закодированное сообщение. Моя судьба зависит сох его содержания. Но ключа у меня нет.

Затем я вернулась в кресло, вновь взялась за вышивание. Михаэль поднял голову и сказал:

— Я никогда не встречал женщины, подобной тебе. И добавил с улыбкой, словно торопясь опередить меня:

— Как это банально.

Я хочу здесь написать, что до нашей брачной ночи не отдавала я Михаэлю свое тело.

За несколько месяцев до смерти позвал меня отец к себе в комнату, закрыл за мной дверь и запер ее. Лицо его уже было изъедено болезнью. Впалые щеки, желтая сухая кожа. Он смотрел не на меня, а на коврик, что лежал у ножек кресла, будто на этом коврике читал он слова, которые собирался сказать. Слова о том, что существуют гнусные мужчины, совращающие женщин, а затем бросающие их на произвол судьбы. Мне было около тринадцати лет. Все, что он мне сказал, я уже давно слышала от хихикающих девочек и парней с твердыми подбородками. Но в устах отца все это не походило на веселую шуткy. Он говорил с тихой грустью и сформулировал свои мысли так, будто существование двух различных полов — это отсутствие гармонии, увеличивающее мировое страдание, и люди обязаны изо всех сил стараться сгладить эту дисгармонию. И в заключение отец сказал, что, если я вспомню о его словах в трудную минуту, может, это убережет меня от неверного шага.

Не думаю, что это — причина того, что я не отдалась Михаэлю до нашей брачной ночи. О подлинной причине мне писать не хочется. Люди должны быть очень осторожны, употребляя слово «причина». От кого я это слышала? Да ведь от самого Михаэля. Обнимая меня за плечи, Михаэль был силен и сдержан. А может, замкнут, как я. Он упрашивал меня не словами. Просили его пальцы, но никогда не требовали. Они медленно сбегали вниз по моей спине. Затем он убирал руку, разглядывал свои пальцы, потом меня. Меня, и снова — свои пальцы. Будто осторожно сравнивал одну вещь с другой. Мой Михаэль.