Свои - Валентин Черных Страница 9

— Повторяю, это Воротников сказал, что в следующий раз я живым не уйду, что он сын секретаря райкома, а милиция и прокуратура подчиняются райкому партии, что меня убьют, и никто даже расследовать мое убийство не будет.

Лейтенант позвал старшину Сычева, а сам с протоколом вышел и вернулся с начальником районной милиции майором Бурцевым. В отличие от наших милиционеров, толстых от безделья, майор был сухощавым и до работы каждый день бегал на стадионе по тридцать кругов, получалось около шести километров. Раньше он работал в Пскове, но развелся с женой, женился на молодой медсестре, и его за этот проступок перевели в район. Медсестра носила мини-юбки, которые обтягивали ее круглую попку, нравилась молодым врачам, и не только врачам, но о ее романах в райцентре не говорили, — то ли она очень любила своего мужа, хотя он и был старше ее лет на десять, то ли врачи побаивались начальника милиции.

Бурцев осмотрел меня, я не отвел глаз, майор усмехнулся и сказал:

— Дайте ему прочитать другие протоколы.

Только теперь я понял серьезность ситуации. В милиции за утро допросили всех, составили протоколы, из больницы получили справки о травмах.

Мое сердце стучало так громко и быстро, что я подумал: они слышат мой страх. Слава богу, у меня почти никогда не краснело лицо, только уши. Я стал задерживать дыхание на выдохе, и сердце начало успокаиваться. Майор внимательно за мною наблюдал.

— Я прочитал протокол вашего допроса. Вы утверждаете прямо противоположное. Что не вы напали, а на вас.

В это время в кабинет вошел молодой мужчина в тогда модном буклированном пиджаке и сел на подоконник: стулья в кабинете оказались занятыми. Все в райцентре знали, что он — уполномоченный КГБ, но никто не знал его звания, потому что чекист никогда не носил мундир. Я решил усилить свою позицию и сказал:

— Сын секретаря райкома товарища Воротникова, понимая, что ему ничего не будет, шел на меня с железным прутом. Он мог бы пойти и с автоматическим карабином, который есть у его отца, и он всем в школе рассказывает, что он из него стреляет. И не я ему угрожал, а он мне, что застрелит меня из карабина. И я не побежал, а убежали они, оставив одного Воротникова валяться. А я спокойно пошел домой. И еще я прошу записать, что беззаконие не должно восторжествовать, виновные должны быть наказаны, а пока они не будут наказаны, я буду писать в ЦК КПСС, что не могут райкомом руководить такие люди, как товарищ Воротников, у которого сын вырастает бандитом. Конечно, у меня нет такого отца, чтобы меня защитить, но существует закон, я буду требовать, чтобы приехали разбираться из областной милиции и прокуратуры. Время беззакония и волюнтаризма в нашей стране закончилось, и я надеюсь, что оно никогда не вернется.

Я подумал: как складно говорю, совсем как Захар Захаров, которого из туберкулезной больницы снова увезли в тюрьму. Я запомнил, как он говорил: надо лепить им по полной, не только мы боимся, но и они боятся тоже — не нас, они огласки боятся. Захар наступал каждый день, особенно если порции обеда были меньше, чем ему хотелось. Он требовал контрольных завесов. В больнице ничего не менялось, но нашу палату стали кормить лучше.

Лейтенант закончил составление протокола и сказал:

— Прочитай и распишись.

— Обожди, — сказал майор, взял протокол, перечитал его и протянул уполномоченному. Тот прочитал, кивнул майору, и они вышли.

Дверь оказалась неплотно закрытой, и я слышал разговор майора и уполномоченного.

— Я в райком отправлю протокол неподписанным, — сказал майор.

— Согласен, — сказал уполномоченный.

— А мальчишка пусть идет в школу, — сказал майор.

— Пусть идет, — согласился уполномоченный.

Сегодня меня поражает, что я поступил как опытный демагог. Может быть потому, что вырос без отца и копировал наиболее поразивших меня мужчин.

Анализируя свое состояние через много лет, я отмечал, что у меня тогда не было страха перед уполномоченным Комитета государственной безопасности. Страх оставался у моей матери, страх тянулся от ее отца, моего деда, местного сапожника. В семидесятые годы сотрудники Комитета государственной безопасности старались не выделяться, но всю положенную службу справляли исправно. Вторая запись в моем личном деле появилась после этого случая. Оперативный уполномоченный КГБ записал: «Скобарь жестоко избил напавших на него, достаточно продуманно и даже изощренно, используя демагогические приемы, защищался на допросах. Рекомендации Лесника по-прежнему самые положительные».

Я тогда не знал, что Жорж имел оперативный псевдоним Лесник.

Войдя в кабинет, уполномоченный кивнул мне, как знакомому, и я вспомнил, что однажды видел его у Жоржа. В лесничество приехали охотники из области, их сопровождал уполномоченный. После охоты, обеда и трех бутылок водки, выпитых на пятерых, охотники легли спать на сеновале, а уполномоченный и Жорж о чем-то говорили, поглядывая на меня.

Я не понял, скорее, почувствовал, что если и не выиграл, то и не проиграл. Я тогда еще мало знал, мог только догадываться. Теперь, спустя много лет, когда я приезжаю к матери, я всегда захожу к Бурцеву, генерал-майору, начальнику Областного управления внутренних дел. Со стороны может показаться, что мы дружим. Мне, депутату Думы и возможному кандидату в Президенты, необходима информация, что думают в провинции, как относится провинция к указам Президента, часто не предусматривающего последствий своих указов. Поэтому мои выступления в Думе всегда точные по фактам, ироничные и часто вызывают смех. Я много играл в комедиях — не главные роли, но эпизоды я всегда делал блестяще, а короткая речь в Думе, обычно от микрофона в зале, — это как продуманный эпизод на киносъемке. Надо подхватить реплику партнера, вывернуть ее, иногда повторив, довести до абсурда и сказать свою. Депутаты всегда ждут моих выступлений для разрядки, чтобы посмеяться. Как режиссер и актер, я понимаю, что политика, как фильм, строится по точным законам драматургии. Когда есть характер, поставленный в определенные обстоятельства, он действует согласно обстоятельствам, а зная характер Президента и обстоятельства, я почти всегда могу предугадать каждое его действие. В чрезвычайных ситуациях я почти всегда даю точный прогноз действий Президента в своих выступлениях в Думе. Я знаю, что мои выступления раздражают Президента, но я никогда не перехожу грани. Я знаю, что он, которого сейчас уже не любят, да никогда особенно и не любили, скорее надеялись, а сейчас и не надеются, а многие уже и посмеиваются, как посмеиваются над старыми маразматиками, — он вряд ли выиграет выборы, если будет баллотироваться еще раз. Смогу ли я стать Президентом? Вероятно — да, если решит Организация. Но в том, что я снова буду избран в Думу от своего округа, я почти не сомневался. Я на это работал почти двадцать лет, приезжал в область со своими первыми картинами, еще актером, потом режиссером. Я выступал во всех районных городках, дружил с председателями колхозов и директорами заводов. Не я сам, а Организация выдвинула меня в Верховный Совет России в последние годы советской власти, в первую Думу, и во вторую тоже. Но это все еще будет через годы.