Вернуть Онегина - Александр Солин Страница 9

«Слушай, а она очень даже ничего! И, кажется, не глупа!»

«Ну, пап, я же тебе говорил! – обрадовался сын. – Ты знаешь, какие она красивые платья придумывает! Она же собирается поступать в институт и вполне может стать модельером!»

«Ты точно с ней не спишь?» – подозрительно покосился на него отец.

«Да точно, точно!» – не отводя взгляда, отвечал сын.

«Смотри, испортишь девке жизнь…» – обронил отец.

С тех пор он брал их с собой всякий раз, когда с ним не ездила его жена.

Все-таки что это за радость – оказаться вдвоем в тихом, светлом, далеком от городских напастей березовом лесу! Надо только не спеша затеряться среди сарафанных сообщниц и, оглянувшись, торопливо запрокинуть лицо, закрыть глаза и подставить Сашке губы. И не забыть обхватить его руками, потому что тот долгий, сладкий, головокружительный полет, который за этим последует, требует твердой опоры. И даже когда полет уже окончен, не заметившие этого губы продолжают тянуться к нему, и берегут зеленый полумрак сомкнутые ресницы. Но вот подают трап, и надо облизать с губ блаженство, распахнуть глаза, встретить его умиленный взгляд и, спустившись на землю, взять его за руку и, поглядывая под ноги, идти по спутанной траве до следующего полета.

Когда ее мать бывала на работе, он приносил с собой пластинки и засиживался у нее допоздна. Включал симфонии, фортепьянные концерты, арии из опер. Она склонялась над выкройками, а он, торжественный и воодушевленный, время от времени торопливо ее призывал:

«Вот, послушай, сейчас будет интересное место!»

Она отрывала голову, старательно слушала и говорила:

«Да, красиво, очень красиво!»

В конце концов чопорная классика утомляла ее, и она говорила:

«Давай выключим и просто посидим…»

Он выключал проигрыватель, они садились на диван и целовались. Потом он отвлекался и принимался о чем-нибудь рассказывать, а она слушала, склонив голову ему на плечо, и думала о том, что скоро снова останется одна.

Так они и жили тем летом – одни на целом свете: выдвигали мир, как ящик письменного стола, брали оттуда то, что хотели и задвигали обратно.

На них с любопытством посматривали соседи, и вот ведь провинция – такая же жестокая, как и сердобольная: докопавшись до их планов, им порядком перемыли кости, а затем возрадовались за будущую участь полусироты, полубеспризорницы.

Иногда он с друзьями и пропорциональными их количеству бутылками портвейна уединялся там, где в этот момент было удобно, и толковал с ними о жизни. Друзья давно махнули на них с Алкой рукой, и даже тот факт, что он, их командир, подобрал порченую девчонку, уже потерял актуальность компромата. Учитывая же ее нынешнее цветущее состояние, кое-кто пожалел, что вовремя не разглядел будущий самоцвет, и тайно завидовал Сашкиной прозорливости.

Кочуя по дачам и квартирам, они предавались любовным утехам, и хотя устойчивое чередование приступов страсти с благодушными беседами делало их занятия похожими друг на друга, о пресыщенности не было и речи. Их интерес к позам угас сам собой, добавив к их любимому танцу целующихся животов позу вложенных ложек, приберегаемую ими для шестого или седьмого раза, потому что первые пять или шесть неизменно исполнялись естественно, бурно и самозабвенно.

Любовь – это не позы, а много поз – это уже не любовь.

Во всем остальном они были похожи на начинающих послушников храма Любви, чьи святые истовые помыслы предназначены в первую очередь душе, а не телу, и которых каноны любовного писания надежно защищают от ереси языческих извращений. Это значит, что если даже к тому времени их слух и был затерт обильным упоминанием разнузданных способов совокупления, чьей энергией до предела насыщен разговорный русский язык, то воспринимали они их не иначе, как неприличные фигуры речи, а вовсе не как любовную энциклопедию. Или еще проще – их забавы по-прежнему осеняла невинность.

Кстати, с тех пор как год назад он велел ей следить за речью («Речь – музыка ума. Каков ум, такова и музыка» – сказал он), она сделала большие успехи. И пусть она говорила еще не так гладко, как ему хотелось, но от базарных словечек она избавилась, отчего в минуты негодования, подыскивая им благозвучную замену, трогательно запиналась.

Между тем, воодушевленная февральской любовной революцией, открывшей ей путь к светлому и счастливому будущему, Алла Сергеевна при всякой возможности чутко прислушивалась к интимным откровениям подруг, отбирая из их прихотливого опыта то, что могло ей пригодиться. Например, помимо скабрезных, пропущенных ею мимо ушей деталей, она узнала, что есть дни, когда заниматься ЭТИМ женщине безопасно и особенно приятно. Есть, конечно, и другие дни, но эти самые безопасные.

В этом месте она, помнится, навострила уши и допросила подругу с пристрастием, и вот почему: аккуратный и заботливый Сашка, пользовавшийся резинкой только находясь в крайнем возбуждении, во всех остальных случаях не спеша добирался до последней черты и освобождал себя в чашу ее живота, что, конечно, делало ему честь, но лишало половины удовольствия. И Алла Сергеевна, заботясь о милом, задумала проскользнуть в приоткрытую природой не то по забывчивости, не то по халатности дверь. Такое случается с женщинами, чья любовь на первых порах печется об удобстве и интересах партнера больше, чем о собственных.

В конце июля такая возможность ей представилась, но она ею не воспользовалась. Следующий раз ее алтарь окропился кровью за несколько дней до его отъезда, и она, твердо решив снабдить его напоследок незабываемым воспоминанием, в последний момент снова испугалась, но затем переборола себя и объявила ему свою волю. Он поначалу растерялся и, может, даже испугался – за нее ли, за себя ли, но она была убедительна и притворно беспечна, и он решился. Вначале чуткий и робкий, он к концу потерял голову, и можно себе представить, под знаменем какого цвета произошла их теперь уже августовская революция. Он был в неописуемом восторге, она, напротив, смущена и обеспокоена.

Другой на его месте поцеловал бы партнершу и сказал: «Было классно!», но не Сашка. Он поцеловал Аллу Сергеевну с негаснущей нежностью и сказал: «Вот теперь мы с тобой настоящие муж и жена…», чем подтвердил наличие у себя стойкого семейного инстинкта.

Потом они проделали то же самое еще раз, но уже с осторожностью, и суммарный среднеарифметический результат их открытия, кажется, убедил ее, что после такого потрясения изменить ей с москвичками он уже не сможет.

Это сейчас она понимает, чем рисковала, но тогда, в пору великих физиологических открытий она углублялась в неведомую страну, руководствуясь самоотверженными желаниями, чужим опытом, случайными советами и только потом инстинктом самосохранения. Слава богу, новичкам везет не только в карты.

И все же постелью их любовь не исчерпывалась, а только подогревалась. К этому времени Сашка находился в том редком возвышенном состоянии, когда многократно утоленное желание не только не заслоняет от любовника душевных достоинств его возлюбленной, а напротив, способствует открытию все новых и новых.