Небелая ворона - Бенджамин Леберт Страница 9

Если он встречал меня после уроков в школьном дворе, то я стеснялся. Потому что все видели, какой толстый у меня друг. Какой некрасивый. Такой друг не может прибавить уважения. Я стеснялся, и мне было его безумно жаль из-за того, что я стеснялся. На самом деле, это подло. С другой стороны, он был мне необходим. Как единственный человек, которому я был важен, который не обманывал меня, с которым у чувствовал себя в безопасности. Но все-таки мне было бы в тысячу раз приятнее иметь друга, которым я мог бы гордиться. Понимаешь?

— Да.

Генри продолжает, понизив голос:

— Когда он был маленький и боялся, бабушка всегда его успокаивала И всегда что-нибудь готовила. Всегда сладкое. Он ее любил, эту бабушку. И если бы сейчас у него был кто-нибудь, кто его любит, какая-нибудь девушка, то он, может быть, и прекратил бы набивать себе пузо. Я думаю, он ненавидит свое тело.

Генри откашливается. И неожиданно начинает говорить о другом.

— Мы совсем одни. — У него грустный голос.

— Ты имеешь в виду, здесь, в купе? Мы не одни. Мы вдвоем.

— Нет, я имею в виду вообще. В мире. Каждый человек один. Можно быть вдвоем в купе, и все равно каждый один.

— Господи! О чем ты, черт подери? Это же не имеет к нам никакого отношения.

— Неправда. Имеет. По крайней мере, ко мне это имеет самое непосредственное отношение.

— Великий Боже!

«Один, — думаю я, — как я хочу остаться один!»

— Что?

— Ничего. Просто я чертовски устал. Рассказывай дальше.

— Правда? — Да.

— Знаешь, когда я был маленьким и чувствовал себя одиноко, я говорил себе, что на самом деле я совсем не один. И знаешь почему? Потому что я представлял себе, что есть нечто, постоянно следящее за моей жизнью.

— Бог?

— Нет, не Бог. Но и не человек. Некое существо. Много существ. Я воображал себе, что все они в восторге от меня. И что они все время с нетерпением ждут, как будет развиваться моя история. Представлял себе, как они меня любят, ну, как будто я любимое действующее лицо романа. Что я их герой. Что в сложных ситуациях они меня поддерживают. И могут чувствовать то же, что и я. Я понятия не имел, как это у них получается. И не понимал, каким образом эти существа постоянно могут следить за моей жизнью. Да я об этом много и не думал. Просто был уверен, что они где-то рядом. И это успокаивало.

— Но это же здорово.

— Нет, не здорово. Это идиотизм. Ведь никто за нами не следит. Всем все равно, что мы делаем, никто не аплодирует нам за наши подвиги. И знаешь, если бы даже кто-то и аплодировал, если бы аплодировали все, если бы они на самом деле не могли устоять на месте от восторга, все равно мы чувствовали бы себя одинокими, может быть еще более одинокими.

— А если бы ты сам себе аплодировал? Ведь, в конце концов, ты единственный человек, который сопровождает тебя всю твою жизнь. Никто больше не идет рядом с тобой по всем твоим дорогам. И никто не знает тебя гак чертовски хорошо, никто не знает о твоих страхах, твоем поносе, о том, что для тебя трудно, а что нет.

— Почему души попадают в разные тела? Почему они не вместе? Не текут к одной общей реке? Все перетекало бы из одного в другое. И тогда не было бы одиночества.

— По какой-то причине так должно быть. Может, в вечном движении по одной реке жизнь оказалась бы чересчур монотонной. Ведь разнообразие жизни — это же здорово! Все разное, каждое живое существо уникально. И ты сам уникален…

— Аминь.

— Да, может быть, это звучит глупо, но я думаю, что в жизни все устроено таким образом, что все-таки в конце концов одно перетекает в другое. — Я медлю. И все-таки продолжаю: — А если наступит момент, когда я смогу с кем-нибудь слиться, то приложу чертовски много усилий, чтобы сливаться с чудесными девушками. И чтобы они не имели ничего против.

— Ты просто кретин, — хохочет он. — Попытайся лучше слиться с ними сейчас. А не когда-нибудь потом.

Короткая остановка на каком-то вокзале. Пока поезд стоит, в купе надает свет. Потом мы отъезжаем. В ночь.

— На выходные мы запланировали поездку. К родителям Йенса. У них большой дом около Регенсбурга. Мы сидели в машине втроем и слушали кассету «The Who». Йенс за рулем, Кристина рядом с ним, они трясли плечами в такт музыке и под некоторые песни вопили от восторга. А я сидел сзади. И тоже трясся и вопил. И думал, что рок-н-ролл — это самый кайф. Совсем старые песни. Мы постоянно их слушали. Думаю, что мы все трое с большим удовольствием провели бы молодость в каком-нибудь другом времени.

Мы двигались с умеренной скоростью. Стоял декабрь, местами на шоссе было скользко. Ни один из нас троих не думал о том, что произойдет этой ночью.

Когда мы приехали, был гигантский обед, приготовленный бабушкой Йенса. Потом мы с его родителями бродили по рождественской ярмарке. Я купил для Кристины пряничное сердечко. И все время шел за ней, чтобы видеть, как она двигается. Пошел снег. Снежинки замечательно смотрелись у нее в волосах. Мне казалось, что она родственница этих снежинок и тоже состоит из крохотных кристалликов снега. Когда мы остановились у прилавка, я уткнулся подбородком ей в плечо. Прекрасный холодный день. У всех хорошее настроение. Позже, уже вечером, мы пошли к Йенсу в комнату. Включили телевизор и смотрели передачу, в которой люди со своими проблемами звонили психологам. Может, и нам следовало позвонить. Кровать Йенса уступили Кристине. А мы должны были спать в той же комнате на матрацах. Но я не спал. Просто не мог выдержать ее близости. Все время думал, что она лежит под одеялом почти без всего. Какая темнота была в этой комнате! Я лежал на спине и таращился в потолок. И ничего не видел. Волновался до безумия. Покрылся потом. Казалось, что сейчас из висков польется кровь. Во мне застрял вопль, который никак не мог выбраться наружу. Вой противного существа, притаившегося внутри меня. Этим существом был я сам. И я боялся. Проклятый страх! Я боялся всего на свете. Боялся жить. Неожиданно я ощутил этот страх совершенно отчетливо. Король чувств — страх. И еще я хотел к Кристине. И думал о своей жизни. О моем проклятом будущем. О том, что я понятия не имею, какова она — жизнь-то. И о том, как все вокруг говорят, что надо быть хорошим. Всегда. Во всем. По любому поводу. Думая о том, насколько тяжело днем не потеряться в глубине синего неба, а ночью — в его черноте. Не был я хорошим. Да, не был. И хотел к Кристине. И тут мне стало наплевать, что я не знаю, что же такое жизнь. И плевать, что рядом лежит Йенс. Я хотел только к ней. Король чувств может поцеловать меня в зад. Пусть бы спокойно бросал меня на съедение своим крокодилам. И на это мне было бы плевать. Главное — быть с Кристиной. Я хотел ее трахать. Я неодолимо хотел ее трахать. Я едва держался. Хотел лежать на крохотных кристалликах снега. До тех пор, пока они не растают. Йенс громко храпел рядом. То ли храп, то ли хрип. Начинался с каких-то толчков и на несколько минут прекращался. Один раз он захрапел очень смешно и протяжно. Из того угла, где стояла кровать Кристины, раздалось приглушенное хихиканье. Пора, подумал я. Откинул одеяло. Встал. Мне было плохо. Я пробирался по темной комнате на ощупь, с вытянутыми вперед руками. Как будто я летучая мышь и на теле у меня датчики, которые чувствуют препятствия заранее. Сзади за мной храп, который меня успокаивал, потому что давал понять: этот спит и ничего не видит. Постепенно глаза привыкли к темноте. У предметов появились серые очертания. Кровать Кристины, стоящее напротив кресло. Я сел в него. На всякий случай. Храп возобновился. В кровати силуэт Кристининого тела. Свернулась калачиком и лежит на боку, лицом ко мне. Лицо — это светлое пятно. Мне хотелось потрогать ее лоб, я осторожно протянул руку. Когда я его нашел, то провел по нему указательным и средним пальцами. Проводил снова и снова. Она придвинулась чуть ближе ко мне. Я наклонился вперед и начал вдыхать воздух прямо у ее кожи. И подумал, что впредь буду дышать только там, где дышит ее кожа. Потом я откинулся назад. У меня вдруг страшно заболел живот. Я изо всех сил боролся с необходимостью бежать в туалет. Судорожно напрягал мышцы. И был жутко противен даже самому себе. Именно в сравнении с ней. И неожиданно дико на нее разозлился. Просто потому, что она лежала там и была чудо как хороша. И на меня ей глубоко плевать. Сказала, что я слишком молод. Слишком молод для чего? Чтобы в нее влюбиться? Трахаться с ней? Я был готов схватить ее, рвануть на себя, разложить ее гнусную великолепную плоть в нужной позиции и отделать ее по всей программе. Какое мне дело, хочет она этого или нет.