Милый друг Ариэль - Жиль Мартен-Шоффье Страница 9

— Сначала я писал работы по истории французского искусства, затем по истории живописи XVII века, но теперь, последние десять лет, занимаюсь исключительно Лесюэром. Эта любознательность в ограниченных пределах не требует особых усилий, и моих скромных трудов вполне достаточно для подобных исследований. Не правда ли, такие занятия вполне в духе времени? Скоро специалисты по левой почке ничего не будут знать о правой. В общем, отныне со мной консультируются как с узким специалистом.

Дармон, посмеиваясь, ответил в том же духе:

— Не вините себя: жизнь совершенно непредсказуема. Я, например, не имею никакой особой предрасположенности к работе в правительстве. И прикрываю свои недостатки чувством юмора, четкими формулировками и свободой выражения. Миттерану этого вполне достаточно, и отныне он тоже консультируется со мной.

В общем, все прошло чудесно. Только моя мать исходила нетерпением. Она любит сразу, незамедлительно, расставлять все точки над «i». Решив не ограничиваться ролью трактирщицы, она хотела разузнать побольше о предвыборных планах Дармона в нашем округе. Если они у него и были, он не торопился их излагать: встав, он спросил, в котором часу ужин. В промежутке он собирался прочесть несколько страниц о Бретани из «Замогильных записок» Шатобриана:

— Хочу украсть оттуда несколько нужных формулировок. Мои литературные вкусы крайне просты: для этой избирательной кампании мне вполне хватит виконта де Шатобриана и «Голубого путеводителя». Я побаиваюсь тех, кто хочет слишком много знать. Очень уж они кичатся тем, что подорвали здоровье, сидя за книгами. Но не волнуйтесь, это не мой жанр.

И он доказал это за ужином, поставив мою мать на место, как только она заикнулась о его плане действий. Он не тешил себя никакими иллюзиями: с одной стороны, он не был знаком с местными проблемами, с другой — вовсе не собирался углубляться в них, как был пришлым, так и останется. И чем меньше шума произведет его кампания, тем легче ему будет скрыть обличительные пробелы в своей эрудиции «парижского гостя». Он хотел, чтобы о нем говорили, но не знали его подноготной. При этом он не выказывал ни малейшей боязни провала:

— Меня выберут в любом случае. Французы ведь прирожденные легитимисты и тянутся к сплоченности. В 1981 году, когда они прогнали Жискара и выбрали, к собственному своему изумлению, Миттерана, они вдобавок предоставили его партии подавляющее большинство в Национальном собрании. Мы очень зрелый народ и потому великолепно переносим чередования правителей и сосуществование разных партий. Поэтому в 1988 году будет ровно то же, что в 1981-м. И я пройду в Ванне так же, как прошел в 1973 в Эннбоне: тютелька в тютельку, но без единого отвода.

Все казалось таким простым. Он оперировал своими доводами так же свободно, как ходят по дворцу с широко распахнутыми дверями. И, нужно сказать, был прав — последующие события это доказали. Покончив с расхожими рассуждениями о политике, мы заговорили о более приятных вещах. Мой отец был воплощением трудолюбивой эрудиции, духовности, гуманизма и знания — административные вопросы его интересовали меньше. Дармон же смотрел на культуру свысока, был насмешлив, неглубок и обладал властью — государственные проблемы его тоже интересовали меньше. При этом они прекрасно поладили абсолютно во всем. И только в одном пункте резко разошлись во мнениях: этим пунктом была я. Бог знает почему отец объявил, что его дочь — прямодушная и порядочная женщина. Кому понадобились эти пышные эпитеты за вечерним столом? Тайна. Я уже собралась пожать плечами, когда в дискуссию ввязалась моя мать. Прямодушие и порядочность дочери волновали ее не больше чем мой школьный аттестат; она ценила эти пресловутые добродетели куда меньше дерзости и расчетливости. И сочла необходимым представить меня в менее слюнявом виде:

— Мой дорогой супруг, как всегда, грезит наяву. Наша дочь совсем не такая, она вообще непредсказуема. Иногда кажется, будто она взяла все лучшее от своего отца и меня: мои глаза, его фигуру, его сентиментальность и мою энергию… А иногда вдруг проявляет все наши недостатки: мою вспыльчивость, его мягкотелость, мою ненасытность, его лень…

Дармон с ухмылкой посмотрел мне в глаза:

— Я думаю, что предпочел бы вас во второй роли. Нужно быть ненасытным, ленивым и никогда не противиться естественным побуждениям. Каждый человек мечтает о неспешной, беззаботной прогулке в тенистой аллее… — Он сделал едва заметную паузу и договорил: — …в приятной компании.

Мы нашли друг друга, он и я. И поначалу это было изумительно.

За несколько недель все вошло в свое русло. Дармон приезжал на остров Монахов в четверг вечером. Следующий день он проводил на материке, объезжая округ в компании местных руководителей соцпартии, которых находил скучными, как осенние мухи. Возвращался он ближе к вечеру, и мы уходили гулять по обрывистым тропинкам мыса Бруэль или в сторону Трэша. Его поведение все время менялось. Когда мы шли через посад, он церемонно брал меня под руку, и мне казалось, будто он ведет меня к алтарю. Но, прогуливаясь по пляжу Врана, чей романтичный пейзаж внушал ему опаску, он держался от меня подальше и говорил только на серьезные темы. Эта старомодная манера ухаживания меня вполне устраивала, и я остерегалась торопить события. Мое возбуждение прыгало вверх-вниз, как на «русских горках». Я знала, что переспать мы с ним всегда успеем. А пока он, как опытный соблазнитель и распутник, отодвигал эту перспективу на будущее и только пересыпал свои разговоры двусмысленными фразами. Эта выжидательная позиция составляла одно из врожденных качеств его личности. Где бы он ни был, он всегда присутствовал там лишь наполовину. Работая врачом в Эннбоне, он погибал от скуки. Одним из первых присоединился к Кушнеру, когда тот основал организацию «Врачи без границ». А теперь считал его своим главным соперником. Они разошлись в вопросе о Никарагуа — не смогли договориться, каким образом использовать сандинистов себе в помощь. На самом деле им обоим надоела медицина. Они воображали себя героями в духе Джона Ле Карре. Александр был уязвлен тем, что ему прочат портфель министра здравоохранения. Его больше воодушевило бы Министерство обороны. Он с 1984 года, в течение трех лет, занимался социальным обеспечением и был сыт этим по горло. Затем с помощью сложных интриг добился статуса международного чиновника, был назначен номером вторым в ВОЗ (Всемирная организация здравоохранения) и в этом качестве объездил весь мир. Вот это занятие он любил больше всего на свете. В общем, герой романа. И в самом деле, во время прогулок он вовлекал меня в долгие беседы, уводя на узкие тропинки, где я мечтала остаться с ним наедине. Культура исподволь подогревала его фантазии, а элегантные фразы плавно подводили к тонким ироничным наблюдениям. В его обществе любая женщина чувствовала бы себя умницей — и красавицей тоже: он и дверь способен был обольстить. Что уж говорить обо мне: взбудораженная этим долгим романтическим флиртом, я влюбилась без памяти. И ждала только знака, чтобы погибнуть. Но он не спешил — и, без сомнения, из-за моей матери: спать с ее дочерью под крышей ее же дома — это крайне осложнило бы ему, притом без всякой пользы для дела, пребывание в избирательном округе. Он собирался приступить к этому по возвращении в Париж. И, когда ему уже приспичило, распорядился вызвать меня туда.