Клеймо - Сесилия Ахерн Страница 9

Губы Арта скользят по мочке моего уха.

– Хватит думать, голова треснет, – шепчет он. От его жаркого дыхания волосы на затылке у меня встают дыбом, и я бы рада перестать думать, правда, но никак не получается. Впервые Арту не удается полностью завладеть моим вниманием. Эти мысли, эта минута целиком меня поглотили.

Автобус остановился, вошла старуха на костылях. Водитель помог ей и проводил к местам для Заклейменных: здесь больше места для ног, они отодвинуты от всего ряда так, чтобы мы с ними не соприкасались. Старуха села возле Заклейменной женщины, и та ей улыбнулась.

Старуха глянула на нее с таким отвращением, что мне сделалась неловко – за ту, Заклейменную. Она отвернулась, в глазах ее боль. Почувствовала, что я гляжу на нее, и мы встретились взглядами – на микроскопический миг, прежде чем я отвела глаза, сердце застучало. Я вступила в контакт с Заклейменной. Хоть бы никто не заметил. Хоть бы не подумали, будто я ее пожалела.

– Да что с тобой сегодня? – спрашивает Арт, слегка озадаченный, слегка встревоженный.

– Ничего, – отвечаю я и спешу сменить тему: – Все у меня идеально, как всегда.

Он улыбается, потирает мою ладонь большим пальцем, и я таю.

Джунипер сидит через проход, всем телом прижалась к окну, как можно дальше от меня, от Арта, от любого пассажира этого автобуса.

Давно ли у нас с Джунипер не заладилось? Если верить фотографиям и рассказам родных, в детстве мы были не разлей вода. Старшая сестра – неполным годом всего старше, но ей нравилось возиться со мной, она охотно превращалась в мою покровительницу. А потом мы перешли в среднюю школу, и все изменилось. Мы учились в разных классах, впервые у каждой появились свои друзья, и мы отдалились друг от друга. Я в школе блистала, я обожаю получать знания, мне всегда мало, я глотаю книги, смотрю документальное кино, всем предметам предпочитаю математику и, как закончу в этом году школу, буду, надеюсь, изучать математику в университете. Моя главная цель в жизни – получить медаль Филдса, международную награду за выдающееся математическое открытие, это величайшая честь, какой может удостоиться математик, все равно что Нобелевская премия. Ее присуждают только молодым ученым, до сорока лет. Мне семнадцать. Времени достаточно. Судя по промежуточным тестам, в университет я пройду с легкостью. Джунипер не склонна к зависти, но оценки стали первым, что нас разделило.

У меня были идеальные оценки, им радовалась вся семья. А ее – нет. Не то чтобы плохие, нет, но и не идеальные. И все хотели, чтобы Джунипер училась лучше, чтобы она стала лучше. Я понимала, какому она подвергается давлению, и мне следовало бы ей помочь, а вместо этого она в итоге на меня же и затаила обиду.

Она считает меня всезнайкой. Она мне сто раз это говорила, и я стараюсь хотя бы при ней лишний раз это не демонстрировать, но что я могу поделать, если меня так и тянет поправить грамматическую ошибку или напомнить определение из словаря. Я при этом вовсе не хочу показать свое превосходство, просто я так устроена и не могу иначе. Я пыталась задавать Джунипер вопросы о том о сем, притворялась, будто не знаю то, что прекрасно знаю, но это она сочла оскорбительным, и она права, но как мне еще поступать? Я стремлюсь к идеалу, и в этот идеал входят замечательные отношения с сестрой, как в кино, как в книгах, как во всех этих сюжетах, где у сестер самая нежная любовь, самые близкие отношения на всю жизнь.

У Джунипер дислексия. Она считает это еще одним изъяном, еще одной несправедливостью мира, но я же вижу, что это помогает ей воспринимать все по-другому. Я привыкла решать задачи, я однозначно воспринимаю буквы и цифры, вникаю в изложенные доказательства и прихожу к верному выводу. Джунипер умнее и глубже. Она читает другое и по-другому. Она людей считывает. Не знаю, как ей удается, но она присматривается, прислушивается и приходит к таким заключениям, какие и я вообразить бы не могла, и обычно угадывает верно. Я смотрю на все прямо, а ее взгляд словно огибает людей и предметы, искривляется, кружит, переворачивает все вверх дном и находит ответ. Я никогда не делилась с Джунипер этими своими мыслями о ней, я думаю их про себя, иначе она опять оскорбится, что я, мол, пытаюсь быть снисходительной, а ведь на самом деле я немного ей в этом и завидую.

Теперь мне вспомнилось, как мама сказала, что, может быть, Джимми Чайлд и не первый, кого Трибунал оправдал.

– Ты не слыхал, бывали еще люди, которые предстали перед Трибуналом, но не были осуждены? – шепнула я Арту.

Он повернулся ко мне, но руку мою выпустил. Сердится, что я никак с этой темы не слезу.

– Нет, ничего об этом не знаю.

– Наверное, были и другие, признанные невиновными. Твой папа никогда ничего не говорил?

– Черт побери, Селестина, да хватит уже!

– Я всего лишь спросила.

– Нечего спрашивать!

– Разве нечего?

– По крайней мере, тут не место, – говорит он, тревожно оглядываясь по сторонам.

Я смолкаю. Гляжу прямо перед собой на Заклейменную женщину – она встала и собирается выходить. Вышла, и в автобус вошла довольно крупная женщина средних лет. Она поздоровалась с той, на костылях, уселась возле нее, и они принялись болтать.

На следующей остановке в автобус вошел старик. Я чуть было не окликнула его – так похож на моего дела, вылитый он, но откуда здесь взяться деду, он ведь живет в деревне, в нескольких часах езды от города. А потом я увидела повязку с бросающейся в глаза «П» и содрогнулась, рассердилась на саму себя: как я могла принять такого человека за кого-то, мне близкого.

И снова рассердилась на себя: что за предрассудки! Мне же не понравилось, как старуха на костылях дернулась, когда Заклейменная попыталась ей улыбнуться, а сама я разделяю те же взгляды и даже не отдаю себе в этом отчета.

Этому старику сильно за семьдесят, а то и за восемьдесят, не могу точно определить. Старый, но в безупречном костюме, ботинки начищены, словно он спешит на работу. Со своего места я не могу разглядеть Клеймо – впрочем, оно может быть на груди, на стопе или языке, тогда его и не видно. Выглядит старик очень почтенно, и я все внимательнее присматриваюсь к нему, сбитая с толку. Я привыкла считать Заклейменных не такими, как мы, и только сейчас сама себе в этом призналась. Сесть старику негде: оба места для Заклейменных заняты этими женщинами, которые сами-то без Клейма, но с головой ушли в свою болтовню и нового пассажира не замечают. Он стоит рядом с ними, ухватился за поручень, старается держаться прямо.

Хоть бы они поскорее увидели. Он, похоже, так долго не простоит.

Минуты проходят. Он все стоит. Я оглядываюсь по сторонам. С десяток свободных сидений, но там ему сидеть не разрешено. Я – человек рациональный, и это все кажется мне алогичным.

Я оглядываюсь на Джунипер: она сняла наушники, выпрямилась, лицо напряженное, тоже присматривается к этой ситуации. Джунипер всегда была намного эмоциональнее меня, и я вижу, она уже сползла на самый кончик сиденья, вот-вот рванется в бой. Мне бы испугаться, что она глупостей наделает, а я ликую: наконец-то мы с ней совпали.