Офирский скворец - Борис Евсеев Страница 9

– Значит, это страна такая? Ну, скажи: Офир – дурацкая страна!

– В Офир-ре – душетела!

– Ладно, пускай. Чучела́м ведь все равно: что в царстве, что в душетелесном анархо-государстве. Деньги, деньги, главное, там какие? А то окажутся драхмы или гривны, мучайся тогда с ними, как с хохлами.

– Денег – нет-ту.

– Ну, тогда я тебя правильно в красный театр определил. Опять коммуняками пахнуло. Денег нет – счастье сдохло! А за твое чучело я с Вавилы и его слезоточивой Дицеи хорошие бабки сниму. Они будут квакать – я смеяться. Ну и напоследок: тещи в Офире, они какие?

– Нет-ту тещ-щ.

– Быть того не может! Если так – срочно туда! Как проехать?

– Н-нельзя – пр-роехать.

– Дура, бестолочь! Да я завтра же там буду!

– Через тыщщ… Через тыщу лет будешь.

– Врешь, дурошлеп. Не я, так наследники мои скоро там окажутся.

– Не будет наследников. Не будд…

– Да я тебе за них!

Голев хотел ударить скворца, ходившего по краешку стола, березовым пеньком, но передумал, накинул на птицу замшевый пиджак. Пиджак взбугрило шатром. Таксидермист послушал тишину и пиджак с птицы сдернул.

– Как это: не будет наследников? Отвечай, стервец!

– Нет – л-любви, нет – нас-следства…

– Врешь! Есть же это… как его? Духовное наследство!

– Петушар-ры дух не наслед-д-д…

Воблистый Голев решил дать скворцу передышку. Он и сам подустал чуток. Пустая комната вдруг показалась дурной приметой. Чтобы освежить восприятие жизни, таксидермист сходил в мастерскую, приволок оттуда чучело белой собаки.

– Видишь – чучело? Как раз напротив этой собачки скоро стоять будешь.

Скворец собаки не испугался.

– Чуч-чел – не б-будет.

– Заладила сорока Якова одно про всякого! Завтра проиграю тебя взад.

– Не проиграешь. Не проигр-ра…

Пиджак из оленьей замши укрыл птицу надолго.

* * *

Вечером офонаревший от птичьих словес Голев понес скворца назад: возвращать с поклоном Ханадею. Борода его красная, борода узкоконечная, с вплетенными в нее прозрачными шариками, при этом резко вздрагивала.

Но скворца по дороге уперли.

Было так: не успел таксидермист выпить рюмку-другую в ресторане Центрального дома литераторов, не успел зажечь спичку на ступенях этого чертога мысли и грез, куда его как творца зверских образов приглашали на бесплатные ужины со знаменитостями, как вдруг, откуда ни возьмись, – цыганка! Да не одна, с выводком ребятенков…

Пока цыганка сорила ужимками и турусила околесицу, клетку со скворцом, мешавшую отмахиваться от этой дуры и поставленную меж ног на ступеньки, кто-то одним пыхом упер.

Что есть русский повеса, русский колоброд – сегодня?

Узоры на ногтях и печаль в глазах? Ценные бумаги Газпрома и смутные связи в Лондон-сити? Не только. Нынешний колоброд – это невыводимая тоска по настоящему делу и безделье на всю катушку. Это мимолетные девушки и постоянные, сующие пачки кредиток в задние карманы брюк белозубые старухи. Это вяловатая речь и острые поступки, это протест против экономической политики тех, других и третьих, но в то же время и наплевательское отношение к любым действиям любых властей.

Нескончаемое, сладчайшее колобродство! В нем – тяга к утонченной разухабистости и пьяному философствованию, вспышки первобытного веселья при виде ползущего по Москве питона и презрение к российским горестям, мохнатая печаль, царапающая висок лапой белого медведя, и свинцовый ужас, связанный с возможной потерей золотовалютных домашних резервов!..

Человеев искал скворца и думал: не будь он повесой, искать было бы куда паскудней. Без навыков и сметки, ежесекундно учась сыскному делу, обламывая полированные ногти и прижимая к вискам все новые и новые носовые платки, беспричинно смеясь и заламывая оглушительную радость, как ту конфедератку, на ухо, бродил он по Москве, преодолевая вытянутые в длину, подобно изумительным строкам лермонтовской прозы, переулки: от Брюсова до Калашного, от Петроверигского до Старопанского.

Дурашливость и лень хорошо освежали ум, делали его быстрым, радостным. Развязывая переулочную путаницу и кривизну, Володя не раз и не два повторял давнюю поговорку: «Повесничанье не промысел, а жить научит!»

* * *

Дома у цыганки Стюхи ветвился тропический сад. Священный скворец попал к Стюхе случайно, и она, быстро уяснив никчемность птицы, отказавшейся клевать садовых гусениц и тарабарившей про будущее одну голую правду, сказала:

– Про будущее нужно сказки сладкие складывать! Дай русскому сказку – ему и жены не надо. А Офир – что за сказка? Деньги не каплют, дрязг никаких, сиськи едва прощупываются. Кому такое царство на хрен нужно?

Скворец обиженно молчал.

– В том шатре давно потолок отцвел, – спела равнодушная к птицам цыганка, и скворец был продан в Институт искусствознания.

– Там тебя, дуралея, быстро голодом уморят, – крикнула птице вслед тропическая Стюха, остро поцыкивая слюной на рубашки новеньких карт…

Институт искусствознания скворца напугал. Он теперь вообще пугался многого: озоновых дыр во тьме ночей, хищного разреза ноздрей и жадности двуногих, продажности женщин и, особенно, продажности мужчин.

– В Офир-ре – не то. В Офир-ре – не так!

Институт искусствознания недавно закрыли, тепло отключили.

Искусствоведы тупели и мерзли. Правда, свет в помещении еще горел. Это радовало, и научные сотрудники под слабенькие электровспышки продолжали разыгрывать друг перед другом истории из жизни падших теней.

На скворца ведуны искусства внимания особо не тратили: отчитывали министров, превозносили, а потом «опускали» вiльну Украину, пили осветленный чай, призывали назад ими же самими тысячу раз охаянную советскую эпоху.

Из холодающего института скворец был продан в Союз креативщиков: за две тысячи рублей, плюс три пачки цейлонского чая и альбом художника новых реальностей Валентина Окорокова.

В СК было тепло, как в духовке! Тихими фонтанами звенело стоцветное электричество, сладко шевелились черви в цветочных вазонах. Вопреки гадкому имени «креативщик», сильно пятнавшему славу Союза, а по звуку напоминавшему удар молотка по черепу, тут плавал аромат натурального колумбийского кофе.

Первым приветствовал скворца Лазарь Подхомутников, секретарь по международным вопросам.

– Люди – те же птицы, только без крыльев, – режущим уши голосом высказался Лазарь, – поэтому никаких скворцов нам даром не надо. Мы сами госпросо клевать умеем, сами поем-щебечем. Расчухал, звяга?

– Сам-м зв-вяга! Сам-м-м!