Санаториум (сборник) - Людмила Петрушевская Страница 9

Вояки теперь всерьез задумаются о чудесах. Присвоют насельников монастыря и будут пытаться их использовать в своих целях. Не выйдет.

Расклад у этих двоих обычный, не раз описанный. Девочка забеременела в пятнадцать лет от святого духа. Люди не поняли, понимание приходит только во время родов, когда повитуха видит, что ребенку не выйти, есть преграда, тонкая, но есть. Родные беременной сходили с ума, девочка сначала пыталась сама понять, что с ней происходит, и оправдывалась, а потом замолчала, делать было нечего, живот вырос. Отец девочки, скорее всего, собирался убить их обоих, мать и младенца (царь Ирод в квадрате, в семье такое бывает). Видимо, мать могла ее выгнать заранее, опасаясь резни. Дорога привела беременную в заброшенный монастырь. И (думаю я) мир уже был готов, чтобы принять ее. Кто-то присутствовал при родах, Господь здесь не мог ее оставить. И молва о девственности поползла. Сама она ведь молчала. Ребенок тоже. Я все время размышляю на эту тему.

Судя по всему, эти двое не взрослеют. Не говорят. Их контакты не словесные. Их силы не имеют веса и формы, они тоже невербальны, только в случае необходимости они передают посыл центру речи. Вот здесь тот же случай. Когда-то те, первые, исчезли, завершив свой путь в муках, предполагаю я, но снова появились, и уже не в первый раз. Люди ждут и находят новых.

Когда я оказалась наверху, там стояла, как всегда, полная тишина. Я поговорила со Скорой, выяснила, что власть тут нерушима (она посмотрела), то есть следует ожидать репрессий. Они будут бомбить.

Скорая – врач скорой помощи и по совместительству хакер, вскрывающий все что есть в компьютерах мира.

Я, как ты знаешь, – международная аферистка и воровка в поисках справедливости.

Если предположить, что наш мир и вообще Вселенная – это мысль (утверждение великого Иммануила Канта), то да, изначально существовало только одно слово, и слово было Бог, т. е. Бог было именно слово, невербальное слово, т. е. мысль, которая стала образом, – и мы и все вокруг есть просто вымышленная, мысленная картинка, компьютерная игра, которой занят был Создатель, а он может вообразить себе вообще что угодно, ярко так представить и свет, и воды, и твердь, не говоря уже о персонажах – как в детстве я буквально видела целые фильмы с собственным участием, – и ежели это так, то необходимо вести дальше эту игру. Тут уже все есть, вражеские воины, мое нейтронное оружие, убийственное и бесшумное, а также святые, которых надо спасти.

Стало быть, необходимо найти их Генштаб.

Скорая быстренько обнаружила их контору, компьютерный центр вооруженных сил, и переслала данные (т. е. сведения о количествах оружия и солдат, а также о планах мирового господства с помощью нового оружия, бомбы XXL) во враждебный Генштаб, а также выложила их спустя пять минут в Интернет. И повредила локальные, т. е. тутошние, базы данных военно-воздушных сил. Т. е. ни одного самолета с целью бомбардировки они послать в ближайшее время не смогут.

Наутро, когда я трансмишировалась к водоему и начала подъем с тяжелой бутылью, оп-па! Я увидела новых идущих вверх. Это были простые местные, старик и старуха, и они вели к монастырю кого-то согбенного, еле передвигающего ноги. Молодого. Они достигли развалин и, посадив своего больного, укутав его, стали разбирать завал – видимо, пытались найти вход к святым. Это не был последний поход с умирающим, чтобы оставить его в святом месте птицам, как принято в других горах. Они надеялись на исцеление. Видимо, слава этих мест подпитывалась все-таки чудесами, подобными той силе, которую девушка передала мне через чужую руку.

Но они ничего не нашли. Быстро наступала ночь, поднялся ветер. Они даже не смогли развести костер, все гасло, и просто легли рядом со своим больным, грея его телами и своими тряпочками. Днем, когда я вышла и перебралась на соседнюю вершину, на стоянке уже никого не было, там валялись только принесенные вчера сучья, кровавые обглоданные кости и, в неглубокой расщелине, белел застрявший череп с длинными волосами, их шевелил ветер. То есть это, судя по всему, была девочка стариков… Птицы тут мгновенно уничтожают всю органику.

Мои святые были немые. Хотя не глухие – на внезапный хлопок (я проверяла) они реагировали. Стало быть, их немота была поправима – правда, в нашем детском доме для инвалидов по разуму с такими даже не пытались работать, диагноз поставлен, им, т. е. детдому и директору пенсия капает. Туда же, к нам, ты помнишь, свозили и вообще странных ребят, задумчивых, так называемых паранормалов. Я к вам попала, потому что исчезала. В детском доме, куда меня определили, найдя на вокзале, то и дело все сбивались с ног, разыскивая новенькую, не явившуюся на обед или вообще ночевать. И только одна няня, Пашка, обнаружила у меня с обратной стороны наволочки, под подушкой, два телефона в магазинной упаковке, пакет чипсов и кусок пиццы. Пашка тут же взяла меня за плечо, отвела в подсобку, предъявила доказательства и сказала, что меня посадят в детскую тюрьму навсегда, но если я ей признаюсь, где все это взяла, то она меня не отдаст. Таким образом, я начала воровать для Пашки. В ювелирные меня не пускали, а она требовала золото, истязала меня, била в живот коленом, чтобы не оставлять следов.

И тут появился, ты помнишь, Учитель. Судя по всему, его к нам сослали. Он был одноногий, лицо в шрамах, я его боялась. Вскоре собралась, согнанная отовсюду, вся наша группа детей с серьезными отклонениями – он, судя по всему, уже поработал в разных детских домах для умалишенных, имел связи и действовал от чьего-то имени. Сам он не обладал никакой властью. Официально у него был кружок краеведения, он забирал нас по воскресеньям на целый день и уводил в окрестные леса. Левитация, подъем на полметра, это было только начало. Я доставляла к костру пиццу, ты, как самый сильный мальчик, приносил два кило картошки (не больше, никогда не больше) – ты рассказывал, что всегда просил взвесить кило восемьсот, покупку клали в пакет, и дальше продавщица терла глаза, таращилась и ругалась матом (я однажды присутствовала при этом, якобы стоя в очереди с сумкой, куда тетка мне потом ссыпала яблоки, тоже кило восемьсот, и опять материлась, не видя перед собой никого). Пашка меня не оставляла в покое, требовала свое, и в мертвый час, когда она оставалась дежурить – воспитательницы в это время обедали, – я таскала ей то, что на рынке лежало на лотках, белье, сумочки (страсть к ним так у меня и осталась), дешевую бижутерию и все по мелочам.

Учитель исследовал наши возможности, учил всему, что узнал сам (после пыток и потери ноги он перестал трансмишироваться). Он, ни много ни мало, мечтал о мировом господстве нашей группы, о возможности влиять на экономику (с нашей подачи, для пробы, был инспирирован мировой кризис – одному сингапурскому клерку мы попутали в компьютере цифры, а он был игрок и не подозревал, что ставит такие суммы). Мы в своем детском доме довольно быстро приобрели каждый по компьютеру, то есть я их притаскивала один за другим из разных мест, небольшие, но мощные. Мы все стали хакерами. Скорая, кроме того, изучала медицину, неформально посещая лекции, я – языки, притом таскаясь по всем мировым столицам. И тут грянул гром: меня удочерила немолодая пара, получившая русское гражданство за заслуги в области культурного обмена (подарили одному чиновнику якобы Ван Гога). Им дали квартирку в Ижевске. Они, правда, не сменили место жительства и продолжали базироваться в Альпах, в замке 13-го века. Там они были фон Анимы, тут – бывшие графья с двойной фамилией (у них был какой-то русско-германский троюродный дед), я так ее и не запомнила. Учитель отпустил меня, не отпуская. Я была с ним на ежедневной и многоразовой связи до самой его гибели. Собственно, всех нас разобрали по семьям. Пашка так плакала в присутствии фон Анимов, когда они наконец за мной прибыли, так меня крепко держала, что эти интеллигентные люди через переводчицу узнали, что она, оказывается, моя мать и родила меня от своего отца в двенадцать лет! Что это она меня якобы нашла оставленную на вокзале в пеленках, а на самом деле сама и бросила там, будучи тоже бедной сиротой, и потом следила за моей судьбой, устроилась няней в мой дом малютки и затем переходила в те детские дома, куда меня совали. Чудовищная ложь. Я как-то ранним утром (в Альпах было 5 утра) отвезла ее на операцию в гинекологию в Анапе, и она при мне давала данные для медицинской карты и сказала врачихе, что не рожала. Абортов семь. Короче, потрясенные и глупые Анимы взяли ее с собой в Европу как мою няньку. Там Пашку вскоре посадили по навету сестры графа фон Анима, эта тетя ни мне, ни Марье не доверяла и кончила тем, что порылась в ее чемодане и обнаружила несколько килограммов золотых изделий с бирками магазинов. Пашка меня не выдала, она только просила не отправлять ее в тюрьму на родину, а посадить в Швеции. Но Швеция отказала ей в тюрьме, а родина направила на зону в Коми республику. Оттуда она требовала, чтобы я ей таскала драгоценности, а то она меня предаст. А меня в ту пору отправили на воспитание в монастырскую школу во Франции, где я жила в каменной восьмиметровой келье, к которой прилагался садик с высокой каменной оградой, висящий над пропастью. В верхнем углу моей кельи имелась дыра, через которую меня могло наблюдать руководство в любое время дня и ночи. Но это не мешало мне навещать окрестные базарчики и, с добычей, Пашку, а также проводить время сна с тобой и со всеми нашими (на кровати я создавала свое подобие и оттуда же, из-под одеяла, исчезала).