Жилец - Михаил Холмогоров Страница 9

В октябре случилось то, что и должно было случиться.

– Я, кажется, беременна, – сказала Рая. И посмотрела Жоржу прямо в глаза, ожидая радости, что ли.

А Жорж смертельно побледнел. Страх обрушился в груди. Мысли смешались. «Этого еще не хватало!» – первая. И вторая: «Идиот! Что я наделал?» И почему-то: «Мне отмщение, и Аз воздам!» Все это никак не годилось для произнесения вслух, все отметалось и молоточком стучал вопрос: «Что ей сказать? Что ей сказать?» Наконец выдавил из себя:

– А ты уверена?

– Еще бы! Уже второй месяц.

– А что ж ты раньше молчала?

– Хотела убедиться окончательно. Да и сюрприз тебе поднести. Или ты не рад? Жоржик, лапусик ты мой, ты что, не радуешься? Я не вижу сияния на твоем лице. А я ведь так ждала этого мига. У нас будет ребенок. Мальчик – весь в тебя, высокий голубоглазый блондин. Или девочка. От нас с тобой может произойти только неописуемая красавица.

О господи! А кто будет кормить эту неописуемую красавицу? Мне еще черт-те сколько учиться, тебе столько же. Идет вой на, и конца ей не видно. С дипломом кончится отсрочка… Да и не готов я так сразу, ни с того ни с сего заводить семью, обрастать заботами.

Перетерпел Раечкины восторженные излияния, стал медленно осаживать, возвращать на землю. Нет, и слушать ничего не хочет. В мечтах она уже вышла замуж, поселилась в комнате Жоржа, ласковыми пальчиками затянула жгут на его шее… Лапусик ты мой!

* * *

Дома закрылся в кабинете с отцом.

– Папа, я пропал!

Отец, выслушав рассказ, не впал в ожидаемую ярость.

– Ну и дурак. В твоем возрасте пора соображать и предохраняться от таких сюрпризов. Но эта Рая… А почему б тебе не жениться на ней? Все-таки из приличной семьи.

– Какой там приличной – благообразные мещане.

– Они что, не дворяне?

– Да нет, я не о том. Дворяне, конечно. И, кажется, столбовые. Но воспитание, манеры, вкус… Ханжество и жеманство, особенно мамаша Ольга Леонтьевна.

– Ну благообразными мещанами ты нас с матушкой вон когда окрестил!

– Вы – другое дело. У тебя хоть чувство юмора есть, здравый смысл, а мама мудра, как змей. Да и сам я тогда порядочный был балбес и нес околесицу – юношеский бунт против взрослых. Нет, с семейством Вязовых родниться – упаси бог!

– Так не с семейством жить-то будешь. С Раисой. Она особа взбалмошная немного, да это пройдет.

– Нет, папа, ни за что! Она не взбалмошная, она форменная истеричка. И… и я убедился, это совсем чужой мне человек. У нас разные интересы. Да и рановато мне жениться. Я курса не кончил. Я не знаю, что мне делать. Как человек чести я должен был бы жениться, все-таки я кругом виноват, чего уж тут. Но как представлю… От ее сюсюканья по утрам всего передергивает. И тут же без перехода может безобразнейшую сцену закатить… Нет, нет, только не это! И что теперь делать, ума не приложу.

– Как что? Аборт.

– Да она в жизни не согласится. Она хочет этого ребенка.

– Больше-то она замужества хочет, чем ребенка. Она еще плохо представляет, что это такое – в наше время ребенка рожать. Приводи ко мне. Придется на старости лет за твои глупости расплачиваться.

* * *

Отец назначил Раечке прием на 26 октября. С утра Жорж направился на Спиридоновку. Улицы были мертвы. Откуда-то с Пресни все явственней слышалась стрельба. Из Старопименовского выскочил отряд конной полиции, обдав жаром лошадиного пота и матерной руганью, исчез за поворотом на Большую Садовую.

Жорж перебежал Тверскую. За Триумфальной площадью темные фигуры таскали мешки, матрасы, какие-то щиты – строили баррикады. Разумнее всего было б вернуться. Но поди знай, что творится в городе, долго ли это продлится, в декабре пятого стреляли недели две. А сроки не ждут. Жорж ускорил бег. В Благовещенском, у Патриарших было пока спокойно. Стреляли в стороне, за Садовым кольцом.

В доме Вязовых царила паника. Ольга Леонтьевна металась от окна к окну и места себе не находила.

– Вы слышали, Жорж? Там пушки стреляют.

– Да помилуйте, какие пушки! Откуда они в Москве возьмутся?

А тут и грохнуло. Как только стекла выдержали!

Жорж не дал себе ни мига на размышления. Он сурово насупил брови и как скомандовал:

– Рая, одевайся! Идем к отцу. Скорее!

– Куда, Жорж? Там же опасно, стреляют, – захлопотала Ольга Леонтьевна.

– Стреляют в районе Пресни. Успеем. Если что – Рая останется у нас. Будем связываться по телефону.

Столь решительный тон успокоил дом Вязовых, Рая быстро оделась, вышли.

Баррикаду строили уже рядом, на Тверской. Чернобородый мужик с красной повязкой на рукаве схватил Жоржа за грудки:

– Давай, барин, помогай делу революции. В Петрограде Советы взяли власть. Сбежал твой Керенский, а все Временное правительство арестовано. Так что не стесняйся, барин, поворочай с нами булыжнички. Власть теперь наша. И барышня твоя пущай потрудится на рабочий класс.

Со всех сторон их обступала разгоряченная азартом предстоящей драки толпа. Несколько человек были вооружены винтовками, остальные – булыжниками, вывороченными тут же из мостовых. И страшно, и противно, и не знаешь, как повести себя, чтобы не раздразнить эту публичку, жаждущую скандала и немедленного мордобития.

– Да, да, я готов… Только вот что – моя дама… моя девушка больна. Я веду ее к доктору.

– Знаем, знаем, все больные! Пущай камешки поворочает, здоровей будет.

Смешки из толпы разозлили Жоржа. Он ударил чернобородого по рукам:

– А ну отцепись! Я как людям говорю – человек болен! Веду к врачу. Вон вывеска – напротив!

Что подействовало – взрыв гнева или мелькнувшие впереди, у Страстного монастыря, какие-то тени, Жоржу было неведомо. Но толпа расступилась, их пропустили.

* * *

Жорж так никогда и не узнал, как Андрей Сергеевич сумел уговорить Раечку отважиться на аборт. Но дело было сделано. Рая отлеживалась после операции в маминой комнате, куда Жоржа не пускали, да он и не стремился. Он страдал в одиночку о том, что взрослая жизнь начинается так нелепо – с убийства человеческого зародыша из-за собственного эгоизма и наивности, в двадцать семь лет непростительной. Вообще эти дни были мрачные. На улицу не сунешься, там стреляют, и теснота новой квартиры была особенно невыносимой. Знали бы, что ждет эту квартиру в недалеком будущем, к чему эта стрельба за воротами!

Через неделю Рая оправилась от аборта. Она была мрачна, погружена в свою печаль и на Жоржа не поднимала глаз. Проводить домой попросила Николая. Тот с радостью согласился. Он не спускал с Раи восторженных глаз, с максимализмом гимназиста-старшеклассника осуждал брата за бессердечие, не ведая, сколько подобных операций придется делать самому и будущей жене, и любовницам своим.