Храпешко - Эрмис Лафазановский Страница 9

Постепенно он начал развивать свою собственную технику. Он больше не раскладывал стеклышки так, чтобы они принимали некую форму, а просто брал их в пригоршню, тряс, а затем бросал на пол, стараясь при этом мысленно увидеть в них некий образ.

— Я уеду куда-нибудь, — сказал он, вновь взял осколки, встряхнул их снова бросил на каменный пол. Высокие горы.

Он подождал немного и несколько секунд смотрел на стекла, а потом сказал сам себе, что в них он видит успех.

— Это успех, безусловно, успех, но вот в чем — я не знаю.

Несколько заповедей Паскаля.

Лояльность!

Честность!

Отличное знание языка (немецкого или французского)!

Безупречная гигиена!

И т. д.

Про эти свои критерии Паскаль рассказал Храпешко, после того, как его, в порядке ускоренной процедуры, принимая во внимание авторитет хозяина, выпустили из тюрьмы.

Разве я требую слишком многого?

Нет.

Паскаль был преисполнен чувством собственного достоинства и гордостью оттого, что попросил прощения у обычного работника. Поэтому, когда Храпешко вернулся в его дом, он сказал, что теперь все в порядке, просто в другой раз надо думать, что делаешь, поскольку, чтобы у него работать, надо соответствовать большому числу критериев, включая, конечно, и вышеприведенные.

И если он, Храпешко, будет в полной мере отвечать этим требованиям, то сможет остаться у него, но только в качестве работника, который ловко действует ножницами. Не больше, но и не меньше.

Addio!

— Addio — это итальянское слово, — прозвучал чей-то голос за спиной Паскаля, а тот, все еще не до конца освободившись от похмелья, приказал голосу замолчать.

Много вина выпили в том году.

Году, в котором виноделам было ну совершенно все равно, входит ли потихоньку термин «идиот» в художественную моду откроют ли Суэцкий канал и ведется ли подготовка к войне между французами и немцами. То есть, на все это им было абсолютно наплевать.

Так и должно было быть.

Много вина произвели. Много вина выпили.

Легенда гласит, что Храпешко тогда выпил самогонки бочонка три, а вина бочек пять. Если не больше. Он всегда был на это горазд, еще с детства, когда был всем известен как ребенок-виноглот.

О том, что это так, свидетельствует тот факт, что Храпешко, вне всяких христианских норм, вообще не помнил, сколько выпил, но через несколько дней, отходя от похмелья, вспомнил, один небольшой случай, который произошел ли на самом деле или только ему привиделся — он не был до конца уверен.

Женщина, давящая босыми ногами спелые гроздья винограда в деревянной бочке.

В белом, как снег, платье, подоткнутом выше колен.

Волосы, развевающиеся на свежем горном ветерке.

Она улыбнулась. И Храпешко улыбнулся. Потом подошел к ней, вытащил ее из чана и положил рядом с чаном на траву. Затем развел ей ноги так широко, как только возможно.

На ней, как хорошо запомнилось Храпешко, были трусы. Странный обычай, — сказал Храпешко. Она была волосатая и толстая, но это его не смущало. Наоборот, для того, чтобы осуществить задуманное, ему была нужна именно такая.

И Храпешко начат наполнять ее цельными спелыми виноградинами. Так же, как поросенка фаршируют куропатками, оленя фазанами, зайца грибами, карпа сливами.

Он набил ее так плотно, что она не могла удержаться от смеха. Потом, когда он уже не мог засунуть в нее ни одной виноградины, он сдвинул ей ноги так, чтобы колени сошлись вместе, и приказал встать. Она встала, веселая и радостная. Тогда он приказал ей присесть, потом встать, потом опять присесть и снова стать, и, наконец, залезть на деревянный стол, за которым обедали работники.

Велико было удивление присутствующих веселых пьяниц, когда Храпешко сказал женщине расставить ноги, и они все увидели, как по ее ляжкам потекла струйка сусла и вина.

И уж тем более все были поражены, когда Храпешко припал губами к ногам женщины и стал пить жидкость, которая текла у нее по коленям.

Потом он предложил остальным мужчинам присоединиться, те пили, и всеобщее веселье было безграничным.

— Сходи, купи несколько десятков стеклянных бутылок у мастера Отто!

Так приказал Паскаль Храпешко.

Судьбоносный приказ в жизни Храпешко!

— Хоть он и еретик, но товар у него отменный.

Раньше кто-то другой ходил за бутылками.

Теперь их должен был купить именно Храпешко, и именно у Отто. Там, где расплавленные солнца. Всю жизнь потом Храпешко вспоминал это приказание, думал о нем, рассматривал его с разных точек зрения, пытаясь объяснить магическую силу, с которой оно изменило его жизнь.

Много приказаний получал в жизни. Он. Храпешко.

И ни одного не отказался выполнить, хотя иногда хотелось, в основном, из опасения, что не сумеет с ним справиться. Ни одного. А тут как раз он обдумывая мысль, прокручивая ее у себя в голове, мысль, что он уже собрал достаточно сребреников, с которыми мог бы вернуться домой и вырваться из этой мучительной для него действительности, когда вдруг получил именно такое приказание. Поэтому он сказал себе: Храпешко до сих пор был таким, каким был, не отказывался от того, от чего можно было отказаться, но теперь пришла пора на что-то решиться! У него перед глазами появились тысячи разноцветных пестрых стеклышек! В глазах мелькало то красное, то желтое, и он, не дожидаясь, пока ему скажут дважды, отправился к мастеру.

По пути колени у него дрожали.

Он сам не знал, почему.

— Добрый день! — сказал он, а потом добавил, что его послал тот-то и тот-то за тем-то и тем-то.

Мастер поднялся на ноги, выпрямился и повернулся к Храпешко.

Перед этим он склонился над печью, чтобы посмотреть, не нужно ли сделать огонь посильнее. Сзади была видна его белая грива с лентой, спускавшейся по спине. Около печи было только два работника, которые сразу перестали дуть в длинные железные трубки своими лягушачьими ртами и принялись внимательно рассматривать Храпешко.

Мастер посмотрел ему прямо в лицо, и хотя он был спокоен и не сказал ни слова, мало-помалу глаза у него расширялись. Затем он опустил взгляд на грудь Храпешко и стал разглядывать ее так внимательно, что Храпешко почувствовал себя неловко.

Мастер вытянул вперед правую руку и провел ладонью по его груди.

— Дыхалка! Вот это дыхалка!

Обтрогал всё.

— Дыхание, целому миру не нужно ничего другого, кроме единственно прекрасного и полного вечности дыхания. Такого дыхания, какое выходит из мужской груди, огромной, как эта. Вдох, вдохновение — это то, что создает не только действительность, но и искусство. Нет в мире искусства без вдохновения.