Другие лошади (сборник) - Александр Киров Страница 9

– Да. Летом.

– И сразу клад нашел.

– И сразу. Нашел.

– А чего делал до снега?

Штейн, который опустил было руки, снова поднял их и взмахнул ими в воздухе:

– Как чего? Я дальше искал.

– Клады?

– Ну да.

– И нашел еще чего?

– Нет.

Парень расхохотался так, что едва не упал с саней, и Штейну пришлось ухватить его за рукав.

– Ой, уморил. Вот это по-нашенски.

Неожиданно возница вцепился в вожжи:

– Тпру!

Штейн с упреждающей улыбкой смотрел на хмурое злое лицо.

– Нйе вйеришь? – спросил он.

И только сейчас парень ощутил, что говорит-то барин не так.

– Не верю, – ответил возница, словно стукнул кулаком по столу.

Тогда Штейн расстегнул дорожный саквояж, развязал лежащий там увесистый мешочек и сунул под нос парню пригоршню золотых червонцев.

– Как йагодка морошка на болотйе.

Парень сугрюмился еще больше, схватил вожжи и так рванул с места, что теперь впору было ухватывать Штейна…

– Уезжаете от нас, барин? – возобновил парень разговор еще через час.

– Да, – кивнул Штейн. – Не могу долго сидеть на одном месте.

– Семья-то есть?

Возница определенно нравился Штейну. Мужики в этом первородном уголке были не то чтобы смелее среднерусских, но прямее в разговорах и вопросах.

– Нет. Я, как это у вас называется, сиротка.

– Хорош сиротка, – хмыкнул кучер, окинув быстрым взглядом дородного высокого немца.

– Родители умерли давно. Оставили состояние. Недюжинное. Опекуном дядька был. Порядочный. Все до пфен… до копеечки мне пйередал. Нужды не испытывал. Учился… Шикарно! Гегеля видел и, что важнее, слышал. Вот и нйе дорожу ничем таким. То ли родители виноваты. То ли Гегель. Кибитка для меня дом родной.

– Сани это, не кибитка. Кибитка тама, – возница, опять посуровев, резко махнул кнутовищем назад, в сторону праздника. – А женка, детки – есть у тебя?

– Хотел в России посвататься, да бабы везде одинаковы, – брякнул Штейн.

Парень зашелся в смехе:

– Это точно.

– Хорошо с тобой болтать, – вздохнул Штейн. – Жаль, расстанемся скоро. Философская-то…

– Версты две отсель, – кивнул кучер. – Дело к вечеру. Заночуешь, сталбыть, тама? Я вертаться хотел.

– Это можно, – кивнул Штейн. – Да письмо отправлю. Пусть впйеред меня летит…

– Дак нет же у тебя никого. Кому писать-то собрался? – хохотнул парень и погрозил Штейну рукавицей. – Видать, ждет кака зазноба?

– Ждйот. Йуная Гретхен. Она мйеня приворожила и страшно ревнуйет к вашей России. Говорит: «Хочу бабу Русь сглазить». Можно так выразиться?

Запивашка кивнул. Штейн дружески хлопнул вожатого по плечу.

– А хошь, я тебе песню спою? – спросил возница.

Штейн кивнул.

Запивашка приосанился и повел сипловатым от единственной возлюбленной – чарки – и от вечного холода голосом:

Мой неверный муж,Нехороший муж,В путь-дорогу онСобирается.И берет с собой,И берет с собойЧернобровую,Черноглазую.Я иду-идуВ темну хижину,Где живет каргаПриворотница.Во огонь каргаМещет травами.Над огнем каргаМашет крыльями.А я вижу, какВ стольном городеПир горой идет,Пир горой идет.Да лихой мужикНожик выхватил.Да тем ножикомЧернобровую.А я жду-пожду,Как воротитсяНехороший мужОдинешенек.Пристыжу егоИ прощу его.Проживем мы с нимМного долгих лет.Да вдруг слышу я,Слышу громкий плачЧернобровенькой,Черноглазенькой.Без платка онаРядом с санямиПобежит-бежит,Да напрасно все.Стыло зеркало –Очи ясные.И летит кольцоОбручальное.Застит облако,Туча черная,Всю любовь мою,Всю судьбу мою.

– Что, барин, хороша песня? – спросил возница у Штейна.

– Хороша, – помолчав, согласился немец. – Она очень русская.

– То-то и оно, – ответил запивашка.

И украдкой достал из-под полы нож…

Женя Ляпаков, нищий завсегдатай питерских игорных домов, был уверен, что знает фарт и его законы. Одним из таких непреложных законов было – играть до последнего. Вторым – играть не на свои. Желающих вкусить от ароматного пирога азартной игры в столице было с избытком. Из них для Женьки больший интерес представляли провинциалы, мнущие потными пальцами в тайных карманах свои, а иногда и чужие ассигнации.

Одного такого простачка, одетого в прескверный костюм, Женька и прибрал к рукам. Водил из одной компании в другую. Не давал ощипывать за зеленым сукном. Присматривался. Принюхивался. Подбирал крохи и думал, существует ли пирог. И наконец решился.

– Вот что, мой юный друг. Идем в один очень хороший дом, но такой, где нам с тобою не откажут и обратно с порога не отвернут. За это надобно будет заплатить.

– Сколько? – недовольно поинтересовался молодой парень с пропитым и злым лицом.

А Ляпаков чуял всем сердцем, что у этого кренделя имеются деньги. Не весть откуда, но имеются.

– Пять червонцев, – бухнул Ляпаков наугад.

«Злой», как окрестил нового знакомого Женька, кивнул.

– Будет тебе пять червонцев.

– Это не мне… Это для дела.

– Через два часа зайдешь ко мне в нумер…

– Так-с, любезный, – ближе к вечеру продолжил наставлять новичка Ляпаков. – Будем учиться играть в одну популярную игру. Называется она «Campis».

– Как?

– Кампис. Ты имеешь несколько жизней. И на каждую карту ставятся червонцы. Хватит червонцев-то на каждую карту?

– Хватит. Еще и останется…

– Ставлю все на нумер восемь! – объявил через несколько лет с иголочки одетый, но со злым лицом русский в одном из самых знаменитых казино мира. – Все на нумер восемь!

Его выигрыш не стал событием, которое перевернуло ход человеческой истории.

По большому счету, выигрыш его не стал даже событием, перевернувшим ход одной человеческой жизни…

– Значит, правда? – в сотый раз переспрашивал молодой парень у мужика, судя по всему отца…