Домашний огонь - Камила Шамси Страница 9

– Глупо! – пробормотала она.

Только этим словом и могла она передать чувство огромной потери, когда терять-то вроде было почти и нечего.

* * *

– Не стоит искать ответа, в чем тут смысл, – сказала ей вечером Хайра Шах за ужином, как всегда тщательно приготовленным. Хайра, одинокая пятидесятилетняя женщина, которой никогда не приходилось регулярно кормить семью, сохранила предрассудок, будто любой гость к ужину – это повод для кухонных подвигов, и неважно, как часто этот гость заходит. А может быть, она поступала так лишь потому, что эта гостья давно лишилась материнской заботы.

– Надо бы попытаться понять, почему ты так переживаешь. Что у вас было – что ты теряешь?

– Бесполезно. Да и все равно он возвращается в Лондон.

Хайра Шах остановила в воздухе вилку с куском роган джош [2] и внимательно посмотрела на Нему.

– Знаешь, в Лондонской школе экономики мне казалось, я тебя раздражаю.

– С какой стати? А, ты про первый семестр. Когда я вот так закатила глаза?

– Это противоречит семистам девяноста годам господства права в Британии, – произнесла лектор родом из Кашмира в страстной речи о мерах по борьбе с терроризмом и урезании гражданских свобод, и тут тихая девушка в третьем ряду выразительно закатила глаза.

– Вы что-то хотите возразить, мисс Паша?

– Да, доктор Шах. Если обратиться к колониальным законам, вы обнаружите там сколько угодно прецедентов, когда людей лишали основных прав. Вся разница в том, что на этот раз ограничения коснулись граждан Великобритании, да и тут не так уж много изменилось, поскольку риторически эти группы людей лишаются гражданства.

– Продолжайте.

– Террористы из семь/семь нигде в СМИ не именуются «британскими террористами». Даже если употребляется слово «британцы», то всегда в сочетании «британцы пакистанского происхождения», или «британские мусульмане», или, мое любимое, «обладатели британского паспорта», то есть между «британцем» и «террористом» всегда возникает некая прокладка.

– Ого, а вы, оказывается, умеете возвышать голос.

В тот вечер Исма вернулась домой и долго стояла перед зеркалом, ощупывая гортань и чувствуя, как внутри что-то дрожит, пробуждаясь. И пробудилось – долго подавляемый гнев нашел выход в курсовой о социологическом воздействии войны против терроризма. А потом умерла мать, и голос Исмы снова умолк – доныне. Доктор Шах выманила его наружу, уговорив Исму поработать вместе над статьей «Государство небезопасности: инструментализация страха в Британии». Опыт, пережитый Исмой в комнате для допросов, превращался в объект исследования.

– Нет, не только тогда. Всегда, до последнего курса. Мне казалось, тебе что-то не нравится во мне лично и поэтому ты сразу же замыкаешься, как только я пытаюсь заговорить о чем-то кроме учебы. Только после смерти твоей мамы, когда ты рассказала мне обо всем, я поняла.

Как она рыдала в тот день в кабинете Хайры Шах. Оплакивала маму, оплакивала бабушку, ушедшую всего за год до своей невестки, отца, осиротевших близнецов, которые толком и не знали свою мать до того, как усталость и горечь уничтожили ту жизнерадостную и любящую женщину, какой она была прежде, а горше всего она оплакивала себя.

– Я не нуждаюсь в жалости Эймона, если ты на это намекаешь.

– Я намекаю на то, как опасна привычка к секретности, – самым профессорским тоном ответила Хайра. – И как люди, старающиеся утаить свой секрет, недооценивают готовность других людей принимать сложные истины чужой жизни.

– И что? Я должна позвонить ему и… – Она поднесла к уху баночку с солью, имитируя разговор по телефону. – Эймон, я хотела рассказать тебе прикольную историю про моего отца…

– «Прикольную» можно пропустить.

– И что дальше? Перехожу к еще более прикольной истории про моего брата? Рассказываю все сыну только что назначенного министра внутренних дел?

– Хм. Может быть, стоит начать с твоего отца и посмотреть, как пойдет. И еще один совет. Подумай насчет хиджаба. – Она указала на тюрбан, который Исма оставила у двери вместе с обувью – обувь она снимала ради паркета и персидских ковров Хайры, а хиджаб – ради ее убеждений.

– Не упускаете ни одной возможности, да, доктор Шах?

– Возможно, именно это настораживает твоего молодого человека. Он считывает неверный сигнал.

– Он не мой молодой человек, и сигнал он считывает почти правильно. И разве я говорила, будто хочу от него чего-то в этом роде?

Столько времени прошло с тех пор, как на ее горизонте маячило «что-то в этом роде», что она не знала, не разучилась ли этого хотеть. Мо – еще в университете – был последним и – если не считать несколько не удержавшихся в памяти встреч – единственным опытом физической близости. Возможно, если бы они зашли дальше, у нее осталось бы чувство какой-то утраты, но Мо тревожился о вечной погибели, а Исма считала, нужно хотя бы мысленно допустить возможность выйти замуж за человека, прежде чем заняться с ним столь значимым делом. Задним числом даже странно, что их роман продлился почти весь второй курс.

– Ты ведь знаешь, Коран велит нам наслаждаться сексом как одним из даров Бога, – напомнила Хайра.

– В браке!

– У каждого свой способ избирательного чтения святой книги.

Исма рассмеялась и поднялась, чтобы убрать со стола.

Со своей великодушной точки зрения Хайра Шах так ясно видела Исму – ее измученность, столько всего обрушилось на нее еще в юности, что некоторые возможности попросту махнули рукой и повернулись к ней спиной. Но когда этот парень оказался на пути Исмы и его смех обещал, что жизнь ее наполнится радостью, если держаться его, Хайра Шах сосредоточила все внимание на куске ткани и сказала: вот, хиджаб и нерассказанная история – все, что вас разделяет.

На миг Исма замерла посреди кухни, среди знакомых запахов, под теплым светом лампы, и почти поверила в это. Рядом с домом его бабушки и дедушки есть очень неплохая кофейня – с чего бы он проезжал каждое утро двадцать пять минут на велосипеде до «их» кафе? Она поймала свое отражение в оконном стекле. Она понятия не имела, где он бывает по вечерам, где проводит ночи. Где может быть сейчас.

– Глупо, – сказала она и принялась составлять тарелки в посудомоечную машину.

* * *

Эймон открыл рот, но оттуда вылетел лишь стрекот кузнечика.

– Скажи что-нибудь, – попросила она.

– Трр-трр-трр.

Исма открыла глаза – из темноты в темноту, в одном месте нарушенную прямоугольником света. 02:17 на часах. Почему Аника звонит в такое время. Нет-нет-нет-нет. Ее малыш, ее братик, ребенок, которого она растила. Исма схватила телефон – образы мелькали в ее воображении, его смерть, насильственная, невыносимая, – нажала на кнопку «ответить». Лицо Аники – маска смерти.