Давай притворимся, что этого не было - Дженни Лоусон Страница 9

– Деда, – ласково прошептала она, – просыпайся и поздоровайся.

В этот момент отец закричал, словно маленькая девочка, а затем Гэби закричала в ответ, а затем вскинула руки вверх, и мертвый енот полетел в дверной проем на кухню и приземлился у ног моей сестры. Нормальный человек упал бы в обморок или хотя бы закричал: «Какого хрена?!», но к этому моменту в летающих енотах и орущих дома людях для Лизы уже не было ничего необычного, так что она пожала плечами и продолжила готовить.

Позже Лиза позвонила мне, чтобы рассказать эту историю, и я пообещала купить Гэби пони за то, что она за нас отомстила, однако позже мне стало немного жалко нашего отца, потому что никто с таким высоким давлением, как у него, не заслуживает того, чтобы проснуться под пристальным взглядом пустых глазниц мертвого енота, который поглаживает тебя по щеке. С другой стороны, опять же, приносить ребенку изувеченную белку в коробке из-под крекеров тоже не совсем здравая идея, так что, полагаю, мы практически в расчете.

Кстати сказать, я не смогла найти фотографию Стенли, изувеченной белки (наверное, потому что идея сфотографировать беличий труп приходит всем слишком поздно), однако у меня есть фотография, на которой мой папа кормит из бутылочки детеныша дикобраза, лежащего в запасной шине, и мне кажется, что она будет к месту и даже немного оправдает моего отца. Правда, я только что заметила, что отец держит дикобраза ручкой от малярного валика, и по всей шине следы от краски. Так что вполне вероятно, что он кормит дикобраза малярной краской. Это маловероятно, но, впрочем, в нашем доме происходили и куда более странные вещи.

В детстве почти каждые выходные родители моего отца, которые родом из Чехословакии, забирали нас с сестрой к себе домой в соседний город. Моя бабушка была одной из милейших и терпеливейших женщин, которых только посчастливилось видеть этой планете. Подозреваю, подобным образом о своих бабушках думают почти все люди, но она была женщиной, которая, если на нее надавить, называла Гитлера «несчастным человеком, которого, наверное, в детстве слишком мало обнимали», а про Сатану говорила только: «Я не фанатка».

Казалось, мой дедушка видел в чрезмерной жизнерадостности своей жены вызов в свой адрес, и поэтому пытался компенсировать ее влияние на мир, выходя из себя по любому поводу. Будучи в хмуром расположении духа, он и мухи бы не обидел, однако мы всегда расступались перед ним, когда он расхаживал по дому, что-то бормоча себе под нос на чешском (наверное, о том, как бы он хотел, чтобы у него была трость, которой он мог бы лупить людей). Бабуля всегда смотрела на него с любящей улыбкой и терпеливо решала проблему, которая вызвала его раздражение в данный момент, а нас тихонько выпроваживала из комнаты до тех пор, пока он не посмотрит серию «Бонанцы» и не успокоится. Не знаю точно, в какой степени ее сверхчеловеческое терпение объяснялось именно любовью, а в какой – инстинктом самосохранения.

Согласно нашей семейной легенде, когда моей двоюродной прапрабабушке было за тридцать, ее муж вонзил ей в затылок гвоздь прямо за завтраком, после чего закопал ее на заднем дворе. Мне сказали, что в те времена это было совершенно кошерно. В смысле, похороны на заднем дворе. А не вся эта история с гвоздем в башке.

К воткнутым в череп гвоздям всегда относились с неодобрением, даже в Техасе.

Не существует какого-либо убедительного доказательства того, что что-либо из этого действительно произошло, однако то, что мой двоюродный прапрадедушка якобы признался на смертном одре в убийстве своей жены (а также в том, что несколькими годами ранее поджег собственного отца), считалось в моей семье неоспоримым фактом. Мой дедушка рассказал, что после этого признания несколько членов нашей семьи выкопали его двоюродную бабушку и обнаружили в ее черепе этот самый гвоздь. После этого они закопали ее обратно, ничего не сообщив полиции, потому что это было до выхода сериала «C.S.I.: Место преступления Майами». Я заметила, что выкапывать тело родственника просто для того, чтобы проверить его дырки в голове, почти так же странно, как убивать кого-то ударом гвоздя в голову, но дедушка со мной не согласился и сердито пробормотал, что «нынешние дети ничего не смыслят в семейных обязанностях». Иногда я задумывалась о том, не связано ли сверхчеловеческое добродушие моей бабушки с нежеланием получить гвоздь в голову. Впрочем, я в этом сомневаюсь. Дедушка не настолько ловко владел инструментами.

Глубоко в душе он был хорошим человеком. Было понятно, что рядом с детьми он чувствовал себя некомфортно, но мы не злились за это на него, потому что это чувство было взаимным. После шестидесяти он перенес несколько инсультов, из-за которых один его глаз начал непроизвольно моргать, и тогда он решил, что женщины из церкви подумают, будто он им подмигивает, так что начал носить очки с затемненными стеклами, как у Роя Орбисона, из-за которых, вкупе с суровым видом, сильным чешским акцентом и любовью к нательным майкам и темным костюмам, был чертовски похож на главаря мафии. Соседи относились к нему с осторожным уважением – наверное, они боялись, что он может их заказать, и я не раз слышала, как его за глаза называли «Терминатор».

Дедушка все делал в своем собственном темпе, со скоростью, которую мы с сестрой описывали как «бросок кобры». Это было особенно заметно, когда он садился за руль. С точки зрения закона он был практически слепым, а от очков с затемненными стеклами толку было мало – тем более людям, которые встречались с ним на дороге. Чтобы компенсировать свое плохое зрение, он все время ездил со скоростью на пятьдесят километров в час меньше установленного скоростного ограничения. Дом моей бабушки был расположен всего километрах в пятнадцати от нашего, но в этой поездке было не обойтись без сэндвичей и нескольких книг, чтобы занять нас с сестрой. Однажды, во время особенно затянувшейся поездки, моей сестре приспичило в туалет, и я попыталась уговорить ее потерпеть, но она не могла, и дедушке пришлось свернуть на заправку. Внезапно он резко дернул руль, уверяя, что на него только что выскочила пума. Мы все видели пуму, про которую он говорил. Это был двойной дом на колесах, который стоял здесь на обочине последние лет двадцать, не меньше.

Нас с Лизой успокаивало сознание того, что, если бы дедушка и врезался во что-то, на такой скорости мы, скорее всего, просто легонько отскочили бы от препятствия.

Мы частенько замышляли выпрыгнуть из машины за несколько кварталов до их дома, уверенные, что успеем добежать и поиграть с запасным слуховым аппаратом дедушки до того, как он заедет во двор и заметит, что нас на заднем сиденье нет.

Дом наших бабушки с дедушкой был для нас словно дворец Калигулы, так как мой дедушка был слишком занят негодованием по поводу существования котов (которых он запирал на заднем дворе и отправлял вместе с нами домой), а моя бабушка была слишком доброй, чтобы в чем-либо нам отказывать. Острые ножи, шоколадные конфеты, костры, телевизор допоздна… здесь было разрешено все. На обед мы ели плавающие в сиропе жареные яйца, картофельное пюре вперемешку со взбитыми сливками и картошку фри домашнего приготовления, насквозь пропитанную жиром. На ужин бабуля пекла несколько противней ленивых брауни, и в итоге у нее получалась вязкая масса, по-настоящему насладиться которой можно было, только если есть ее руками… сворачивая эту похожую на тесто коричневую кашу в шоколадные шарики, от которых мы просто торчали.