Шахта - Михаил Балбачан Страница 92

– Тоже хорошо. Тогда запоминай. Позвонишь, значит, в… четырнадцать, нет, лучше, в сем… в восемнадцать ноль-ноль. Учти, выгораживать тебя я не намерен! Понял?

– Понял, Федя.

– А понял, так и вали, давай, отсюда на …!

– У меня денег нету совсем.

– Шалишь, дорогуша, материальную помощь тебе я оказывать не намерен. Не на того напал!

Слепко повернулся, нащупал задвижку двери.

– Женя, постойте! – быстро прошелестела Людмила.

Он остановился, сжав дверную ручку. Федор вынес из кухни полбуханки черного хлеба и полкруга колбасы. Завернул все в газету, предварительно осмотрев ее со всех сторон и оторвав краешек с номером своей квартиры. Молча, со злом, сунул бывшему другу.

– Пошел!

– Да как же это, да куда ж он? – заплакала простосердечная Катя.

– Молчи, дура, пускай лучше замерзает! – визгливо крикнула Людмила. Дверь захлопнулась.

Он медленно шел по улице Горького, ярко освещенной, мельтешащей, несмотря на мороз и позднее время, развеселым гуляющим людом. Торопиться было некуда. Его не интересовали тряпки в зеркальных витринах, нетрезвая суета около ресторанов, все это сытое, беспечное существование никчемных личностей, которых он презирал всю свою жизнь. Теперь ему и вовсе было не до них. После ветреной, заставленной заборами и строительными лесами площади стало теплее и малолюднее. «Еще пару дней назад я прошел бы здесь “как хозяин”, с гордо поднятой головой, а теперь…» Впрочем, он скорее чувствовал огромную усталость, чем страдал. В одном месте чуть не угодил под грузовик, вынырнувший из подворотни, кто-то долго, нудно материл его в спину. Все это было не важно, не стоило даже поворота головы. Бесконечно далеко от этих усеянных замороженными плевками улиц остались жена и сын, которые одни только его любили и ждали, пока он, полоумный их папаша, сражался с ветряными мельницами и изобретал дурацкие, никому не нужные лопаты. Теперь одно только воспоминание об их милых лицах еще заставляло его переставлять ноги, вместо того чтобы в первом же дворе лечь в мягкий белый сугроб и отключиться.

Зал ожидания Витебского вокзала встретил его знакомой человеческой вонью. Все места на скамьях были заняты. Народ расположился основательно, некоторые – прямо на грязном кафельном полу, устроив себе гнезда и лежбища из мешков и чемоданов. Ему несказанно повезло – неожиданно рядом освободилось место, и он, спикировав «ястребком», успел занять его первым. Осмотрелся. Напротив молодая женщина, с виду – цыганка, кормила, никого не стесняясь, худой смуглой грудью, ребятенка. Евгений Семенович прикрыл глаза и незаметно для себя задремал. Наташа, с распущенными волосами, в открытом летнем сарафане, нежно называла его «своим Женуликом», гладила по волосам, потом, сладко обняла и вдруг заорала диким голосом. Он открыл глаза. Страшный оборванец тянул шапку из-под его щеки. Увидев, что дело не выгорело, он отпрыгнул и убежал. Кричала, как выяснилось, цыганка. Подошел милиционер, выслушал с кислым видом объяснения. Проверил у обоих документы и поволок куда-то монотонно скулящую женщину, сжимавшую под мышкой сверток со своим ребенком.

Слепко вышел на улицу и побрел куда глаза глядят кривыми переулками, загибавшими все время вправо. Он пересек бульвар и очутился в лабиринте трущобного вида домов, по большей части деревянных, с облупившейся штукатуркой и пошлой, местами отвалившейся уже лепниной. Пахло мерзлыми помоями. Раза два на узких скользких тротуарах он сталкивался с группами внимательных молодых людей, сильно смахивавших на шпану. Но пронесло. Наконец, уверенный уже, что окончательно заблудился, он вышел к красивому белому дворцу, как бы античному. Напротив, ярко освещенная за дощатым забором, зияла котлованом огромная стройка. Там что-то непрерывно гремело, рокотали компрессоры, лучи прожекторов метались по небу. Обойдя весь этот тарарам и спустившись кое-как по заваленному спиленными деревьями склону, он оказался на набережной замерзшей, довольно широкой реки. «Москва-река, – констатировал Евгений Семенович. – Куда теперь: направо, налево?» Пошел налево, под мост. Неожиданно для себя он вышел к самой Кремлевской стене. Прямо над его головой горела рубиновая звезда. Встал у парапета, любуясь ее завораживающим алым светом. «Там Сталин. Совсем близко. Метров сто. Ну, в крайнем случае – двести. Он бы понял. Эти все гадят тут, ерундистикой всякой занимаются. А он – тут…»

– Документики предъявим, гражданин! – сказали сзади. Старшина милиции в черном полушубке и двое солдат с красными повязками на рукавах шинелей и штыками на ремнях неприязненно сверлили его глазами. Евгений Семенович вновь достал свои несчастные бумажки. Задубевшие пальцы плохо его слушались. Вообще подмораживало все сильнее.

– Командировочный, значит, а здесь чего в такой час забыли? Почему удостоверение не отмечено по прибытии?

– Товарищ старшина, не успел я. Вот приехал только, вещи на вокзале бросил и сюда. А что? Я не знал…

– Нет, ничего, в общем, – милиционер еще раз ощупал глазами паспорт, козырнул и вернул его владельцу. – В первый раз у нас в Москве?

– Д-да… почти…

– Вы недолго тут, морозец крепчает, а пальтишко ваше…

Патруль двинулся дальше по темной набережной.

– Вот и братан мой, – услышал Слепко юношеский басок, – только, это, приехал и – сюда.

– Мы-то привыкшие. А на самом деле… – голоса смолкли. Евгений Семенович с трудом отделился от гранитной тумбы и тоже пошел себе. Пальцы ног уже ничего не чувствовали.

Весь следующий день он провел на вокзале. Познакомился с той цыганкой, благополучно вернувшейся на прежнее место. Она совершенно бесплатно погадала ему по руке и нагадала «казенный дом». Евгений Семенович расстроился, тщетно попытавшись не показать виду, а она, посмеиваясь, объяснила:

– Теперь почти всем казенный дом выходит, потому, наверно, что все дома казенными стали. А кроме того, – доверительно продолжала цыганка, – что-то в последнее время линии рук всё больше врать начали.

Он дал ей все же пятиалтынный. Оставшееся время скоротал за чтением газет на стендах и чуть было не прозевал назначенный час, хотя с самого утра мусолил гривенник в руке.

Как бы там ни было, ровно в восемнадцать ноль-ноль он вошел в будку. Телефон не работал. Слепко впервые в жизни пользовался подобным техническим устройством и долго не мог понять, в чем дело. Дул в трубку, кричал несуществующей телефонистке, колотил по рычагу. Хорошо хоть, его монетка обнаружилась в особой пазухе. Кинулся искать другой автомат, но ни в зале ожидания, ни в кассовом, ни даже в комнате матери и ребенка, такового не нашлось. Он выскочил на улицу. У входа стояли целых две будки. В одной кто-то был, расплывчатая черная фигура просвечивала сквозь обледенелые, воняющие куревом, стекла. «А второй небось тоже поломан!» Но телефон работал, хотя сигнал в обжигающей железной трубке звучал едва слышно. Федор Максимович ответил сразу, очевидно, ждал.

– А, это вы, – произнес он в качестве приветствия.

– Я звоню узнать, как там мои дела, товарищ замнаркома.