Шахта - Михаил Балбачан Страница 94

– Идемте, – низенький офицер коснулся его локтя. По широкой темной лестнице поднялись на второй этаж и прошли немного по пустому коридору.

– Подождите здесь, – офицер распахнул одну из многочисленных дверей, включил свет. В крошечной комнатушке стояли только небольшой однотумбовый стол да пара венских стульев. Дверь, негромко щелкнув, закрылась. Слепко сел, навалился грудью на столешницу, примостил на сжатые кулаки давно не чесанную голову. Страшно не было, только как-то очень тоскливо. «Черт-те что! – попытался он взбодрить себя. – Зачем, спрашивается, меня вызвали в такое время? Яснее ясного, что никого уже нет на службе. Безобразие. Обычное самое учреждение, между прочим, а говорили…» Он прислушался и ничего не услышал. «Интересно, они что, до утра хотят меня тут продержать? А дверь он запер?» Но проверить, так ли это, Слепко не решился и вскоре впал в прострацию. Где-то в отдалении часы мерно пробили десять раз. Потом, вроде бы слишком скоро, – одиннадцать. «А чего мне? Сижу себе, тепло, спокойно, никто не трогает», – думал он. По крайней мере, на тюремную камеру помещение отнюдь не походило, решетки на широком окне не было. Дверь распахнулась. На пороге стоял новый офицер, на сей раз яркой кавказской наружности.

– Пашли, – не здороваясь, сказал он, – палто можеш здес оставит.

Евгений Семенович торопливо повесил пальто и шапку на крюк у двери. «Как бы не сперли!» – ернически подумал он, покосившись на провожатого.

Они прошли до конца длинного коридора, свернули, еще раз свернули и оказались перед двойными дверями начальственного вида. Рядом, за столиком с такой же зеленой лампой, что и внизу, сидел очередной майор, встретивший их вопросительным взглядом. Слепко подал ему свой пропуск. Тот сверил фамилию с записью в журнале и, разрешающе мотнув головой, вернул бумажку. За дверями оказалась пустая и темная приемная – типичное преддверие в «руководящий» советский кабинет. С тою лишь разницей, что вместо молодой секретарши сидел, освещенный зеленой лампой, неопределенного возраста военный с очень внимательными глазами и тремя ромбами на петлицах. Этот вежливо, четким шепотом, поздоровался, взял пропуск и предложил «пока посидеть». Евгений Семенович присел на краешек ближайшего стула. Кавказец, не попрощавшись, ушел. Походка у него была какая-то странная, развинченная. Через десять минут офицер поднял трубку.

– Так точно, товарищ нарком, – негромко сказал он, – здесь. Есть. Можете войти, Слепко.

Просторное помещение, как и всё в этом здании, было темным и казалось пустым. Лишь в дальнем его конце на огромном черном столе светилась зеленая лампа. Круг света заключал в себя неаккуратную стопку бумаг, бронзовый письменный прибор, какие-то разбросанные безделушки. Тяжелые бархатные шторы тщательно прятали окна. Еще одна широкая занавесь покрывала всю стену слева. Слепко подумал, что там какая-то карта или схема. В одном из простенков размеренно мерцал маятник напольных часов. Над столом нависала огромная картина в золотой раме, видны были только полы серой шинели и сапоги. Вдруг откуда-то справа вынырнул толстенький лысый человечек в золотом пенсне. «А пенсне-то – точь-в-точь как у Зощенко!» – поразился Евгений Семенович.

– Здорово, Слепко! – дружелюбно выкрикнул человечек. – Коньячку выпьешь? Хороший коньяк, грузинский. Угощаю, – и он поцокал языком.

– Э-э, товарищ нарком, я… спасибо.

– Возьми там рюмку себе. – В руках у хозяина была початая уже бутылка и рюмка. На углу стола стояло блюдечко с тонко нарезанным лимоном. Нарком подцепил кружочек короткими пальцами и смачно отправил в рот. Прожевал, умело налил посетителю.

– Спасибо, товарищ нарком, будьте здоровы!

– Ты пей давай, успеешь поблагодарить. Ну, что мне с тобой делать, Слепко? Может, расстрелять тебя к … матери? Так жалко тебя, дурака. Ты сам как считаешь? – хитро подмигнул человечек, находившийся, видимо, в прекрасном настроении.

– Я тоже считаю, что расстреливать жалко, товарищ нарком.

– Жалко… Ты закусывай, закусывай. А диверсии, аварии всякие не жалко было устраивать? Вот, пишут, банда белогвардейская у тебя там была. Хорошо пишут, убедительно. Что скажешь?

– Не было никакой банды. Не устраивал я диверсий. Всем чем угодно клянусь! Я… я член партии с двадцать седьмого года! Отец – рабочий был, мать – уборщица!

– Ну, это ничего еще не значит. А из партии тебя как раз выперли.

– В случае со мной произошла ужасная ошибка. Второй секретарь райкома Поспелов и еще несколько человек устроили внеочередное собрание и поставили людей перед фактом голосования. Они мне даже слова не дали. Аварий тоже не устраивал никто. На моей шахте их было меньше, чем на любой другой в нашем тресте. Я считаю…

– Та-та-та! Выходит, аварии сами по себе произошли, и ты тут совершенно ни при чем?

– Да.

– Поверь мне, Слепко, – нарком ласково положил руку на плечо Евгению Семеновичу и печально поглядел ему в лицо мудрыми горскими глазами, – само по себе никогда ничего не происходит. Всегда кто-то что-то для этого делает или… не делает. Я так понял, ты к тому дело клонишь, что оговорили тебя враги?

– Ну, в общем… оговорили, товарищ нарком!

Тот поперхнулся коньяком и расхохотался, судорожным беззвучным смехом.

– Ну, уморил! Выходит, шайка в составе райкома партии, органов внутренних дел, прокуратуры и всей остальной советской власти подло оклеветала тебя, голубка безгрешного?

– Да, товарищ нарком. То есть нет… Я хочу сказать, это всё из-за лопаты. Я лопату новую изобрел и хотел внедрить, а они…

– Лопата, конечно, знатная. Чего вылупился, серьезно тебе говорю, отличная лопата. Еще тебе скажу: если б не она, я бы своего драгоценного времени на тебя не тратил. Мы эту лопату в самое ближайшее время на всех шахтах внедрим. Ну, и в нашей системе, само собой.

Чрезвычайно подвижное, артистическое лицо наркома выказывало немалый ум, что называется – кипучий. Карие глаза, увеличенные сильными линзами, поражали замечательной мягкостью, какую можно встретить только у южан. Говорил он с акцентом.

– Товарищ нарком, а они мне… Из партии меня!

– Еще раз тебя спрашиваю, ты, что, вины своей совсем не чувствуешь? Оклеветали они тебя вчистую?

– Нет. Наверное, была и моя какая-то вина.

– И в чем она, по-твоему?

«В том, что прохлопал и первым не ударил», – подумал Слепко, а вслух сказал:

– Надо было лучше организовать разъяснительную работу, чтобы рабочие поняли сущность проводимых мероприятий.

– Ага! Значит, признаешь, что недаром тебя наказали! Рабочий класс, он нутром все чувствует! – нарком поднял средний палец, допивая коньяк из рюмки. – Ну, значит, так и решим с тобой. В расход тебя пускать пока не будем. Пока. Может быть, еще пользу народу принесешь. Что делать, уж заступлюсь за тебя, дурака. Смотри только, не подведи меня! Больно кунаки у тебя в Наркомтяжмаше горячие. Чуть нас всех тут на кусочки не разорвали. Это хорошо. Без хороших друзей никак нельзя. «И ни туды, и ни сюды».