Удивительная жизнь Эрнесто Че - Жан-Мишель Генассия Страница 99

Запачканная кровью пижама порвалась в нескольких местах, ужасно хотелось пить.

«Где я допустил ошибку?» – снова и снова спрашивал себя Йозеф, пытаясь понять, чем мог спровоцировать подобное обращение. Он до боли в висках копался в памяти в поисках мелких прегрешений, совершенных когда-то давно дурных поступков и никому не интересных постыдных секретов. Искал – и не находил.

Дверь камеры со скрипом открылась, и Йозеф встал – как по команде, но без команды. Полицейский кивнул: «На выход!» – и они пошли по темным коридорам с железными дверями по обеим сторонам. «Наверное, камеры…» – подумал Йозеф. Кабинет для допросов находился в конце бесконечного туннеля – большое прямоугольное помещение со стенами коричневого цвета, тусклым светильником под потолком, стоящим в центре черным деревянным столом и двумя железными стульями.

Первым следователем оказался офицер лет пятидесяти, тучный пузан, чем-то похожий на индюка. «Мне нужно взять себя в руки, – подумал Йозеф, – убедить его, что…» Следователь не поднял глаз от лежавших на столе бумаг. Полицейский в форме сидел за столом у стены и заполнял журнал, другой охранял дверь.

– Слушаю вас, Йозеф Каплан, – произнес толстяк, не глядя на арестанта.

– Почему со мной обращаются подобным образом?

– А вы не знаете?

– Думаю, произошло недоразумение.

– Почему все, кого мы арестовываем, держат нас за болванов?

– В чем меня обвиняют?

– Хотите сказать, вам это неизвестно?

– Нет.

– Значит, вы чисты? Как, впрочем, и все, кто сюда попадает. Мы, стало быть, хватаем невинных людей, то есть плохо исполняем свои обязанности?

– Ничего подобного я в виду не имел.

– Значит, вы признаетесь.

– Повторяю, я не знаю, что мне инкриминируют.

– Ну вот, вы снова оскорбляете нашу службу. Считаете наши действия произволом, а нас – ограниченными дуболомами, допустившими очередную ошибку.

– Какие обвинения против меня выдвигают?

– Мы следим за вами не один год, Каплан, и давно бы арестовали, если бы не ваши высокопоставленные сообщники.

Офицер поднял голову, и Йозеф смог его рассмотреть: двойной подбородок, мешки под глазами, торчащие из ноздрей волосы («ну чистый кабан…») и желтые зубы.

– Назовите имена, – чеканя слог, потребовал дознаватель.

– У меня никогда не было и сейчас нет никаких сообщников, и я не совершил ни одного противоправного действия.

– Не держите нас за идиотов, мы хорошо осведомлены о ваших делах.

– У меня и в мыслях не было недооценивать вас.

– Вот и отлично, я рад, что вы готовы сотрудничать.

– Мне нечего сказать.

– Напрасно вы заставляете меня попусту тратить время.

Офицер подал знак, и стоявший у двери полицейский подошел к Йозефу.

– У меня сильно болят плечо и локоть, – сказал Йозеф, – боюсь, сломана кость. Я должен показаться врачу.

– Вы ведь врач, не так ли? Вот и проконсультируете сами себя.

Следователь углубился в бумаги.

В начале дня Хелена, Тереза и Людвик пришли в приемную Службы государственной безопасности. Дежурный предложил им сесть и ждать своей очереди, мимо ходили сотрудники, но никто не обращал на них внимания. В 18.00 Людвик не выдержал и снова подошел к окошку в надежде узнать хоть что-нибудь; сменившийся полицейский куда-то позвонил и велел ему вернуться на место. Через три часа им предложили уйти, Хелена возмутилась и потребовала встречи с лейтенантом Суреком. Офицер сделал еще один звонок, повесил трубку и приказал им немедленно покинуть помещение. Они оказались на пустынной в этот час Бартоломейской улице, ничего не добившись и даже не выяснив, содержат Йозефа во внутренней тюрьме или в каком-то другом месте.

Когда Йозефа привели на очередной допрос, стула в кабинете не оказалось, и он остался стоять, хотя едва держался на ногах от усталости. За столом сидел моложавый офицер, вид у него был вполне добродушный, и Йозеф подумал, что будет лучше не раздражать его. Он не помнил, когда последний раз брился, пижама, в которой его забрали из дому, была омерзительно грязной, куртка держалась на одной пуговице. Дознаватель посмотрел на часы, поморщился и смерил заключенного брезгливым взглядом:

– От вас воняет дерьмом!

– Боюсь, что так. В камере нет даже раковины – только сток для нечистот.

– Не понимаю я вас, Каплан. Запираетесь, тянете время. Признайтесь – и покончим со всем этим.

– Я ничего не нарушил.

– Значит, мы лжецы и садисты.

– Я лояльный гражданин и уважаю законы моей страны.

– У нас есть доказательства вашей вины.

– Так предъявите их.

– Мы провели расследование и нашли свидетелей.

– В чем меня обвиняют?

– Поговорим о Павле Цибульке.

– О Павле?

– Он был вашим другом?

– Да. Мы дружили, когда он жил здесь.

– Итак, вы признаете, что он сбежал и вы ему помогли, иначе откуда вам знать, что Цибульки нет в стране?

– Павел исчез, его тело не нашли, следовательно, это не несчастный случай.

Офицер повернулся к полицейскому, который вел протокол допроса:

– Запиши: обвиняемый признал, что состоял в дружеских отношениях с Павлом Цибулькой.

– Клянусь, я ничего не знал. Да, мы дружили, но мне было неизвестно, чем он занимается. Я в то время жил в Праге, был депутатом, он – в Софии, мы виделись дважды в год.

– Знай вы, что он виновен, сообщили бы об этом?

Йозеф почуял ловушку, опустил голову и сжал зубы:

– Будь Павел преступником, я посоветовал бы ему положиться на правосудие нашей родины.

– Я спрашивал не об этом. Вы донесли бы на Цибульку или нет?

Йозеф вздохнул, и в нос ему ударил кислый запах собственного тела.

– Он был моим другом. Больше мне сказать нечего.

Йозеф не знал, сколько раз его допрашивали. Семь? Восемь? Какая разница? Они возвращали его в камеру, а несколько минут спустя снова тащили к следователю. Один раз он имел неосторожность заметить: «Я только что все рассказал» – и получил две крепкие затрещины. Дознаватели друг с другом не общались, так что Йозеф был обречен снова и снова повторять одно и то же.

Он задыхался от вони и вынужден был прикрывать рот и нос рукавом, чтобы не потерять сознание. Его держали под круглосуточным наблюдением и не давали спать: заметив, что арестант закрыл глаза, тюремщики немедленно его будили, а если он возмущался – били. Йозеф перестал сопротивляться: шел, опустив голову, по коридору, садился на железный стул и ждал вопросов, которые успел запомнить наизусть.