Кровавый разлом - Юхан Теорин

В горной породе на берегу северного Эланда виднеется темно-красная горизонтальная жила — кровавый разлом, по преданиям — это застывшая кровь после битвы между троллями и эльфами.

«Кровавый разлом» Юхана Теорина — новый роман писателя об острове Эланд, полный неразгаданных тайн, шведских преданий и мифов, преступлений без свидетелей и вечной борьбы добра и зла. Это больше чем мистический триллер. Это смесь криминального романа с классической драмой отношений, развивающейся при непосредственном участии загадочных существ, пришедших из древней скандинавской мифологии, — троллей и эльфов.

Сознания он не терял. Каждое движение причиняло нестерпимую боль, левая рука обожжена до мяса, ребра сломаны, в глазах плывут темные пятна… но сознания Пер Мернер не терял.

Он сидит на камне на подогнутых коленях… почему бензин кажется таким теплым? Холодно, а бензин теплый… и, когда попадает на ссадины, жжет, как кипяток.

Бензин лился не равномерно, а выплесками, с утробным бульканьем, словно кто-то звучно пил воду. Потом бульканье прекратилось, и он равнодушно проследил, как пустая канистра полетела в сторону.

Теперь он сидел в большой луже, и одежда была пропитана бензином. Пер оперся на руки и сделал попытку подняться. Он никак не мог сфокусировать взгляд. На фоне последней темно-багровой полосы заката над горизонтом фигура человека казалась размытой уродливой тенью.

Человек ли? Тролль, смутно подумал Пер. Горный тролль.

— Вальпургиева ночь, — услышал он, как сквозь вату. — Костры, костры… По всему острову костры…

Тролль полез в карман, достал коробок спичек и встряхнул.

Перу суждено сгореть живьем. За грехи отца.

Он поднял голову и вдруг сообразил, что мог бы попытаться попросить о пощаде.

Открыл рот и почувствовал вкус бензина.

— Я буду молчать, — прошептал он.

Нет, конечно… Как он мог молчать — он теперь знал слишком много и о Джерри, и о Бремере, и о Маркусе Люкасе… Но ведь все эти с таким трудом добытые имена ровным счетом ничего не значат. Все они скоро покроются пылью забвения.

— Я буду молчать, — повторил он.

Но тот не услышал. Вместо ответа достал спичку, аккуратно закрыл коробок и чиркнул. Спичка зашипела и вспыхнула в каком-нибудь метре от Пера.

Она горела неровно и ярко.

Джерри, Бремер, Маркус Люкас, Регина… и все остальные.

Он закрыл глаза. Наверное, в последний раз — пришло ему в голову, — наверное, я закрыл глаза в последний раз в жизни. Но даже эта леденящая мысль не отвлекла его — в сознании по-прежнему тянулась длинная нескончаемая череда повторяющихся имен.

Джерри, Бремер, Маркус Люкас, Регина, Джерри, Бремер… и все остальные.

Еще только начало марта, а весеннее солнце на северном Эланде уже сияет вовсю, весело и бесшабашно. Последние сахарные островки снега дотаивают на прошлогоднем газоне у Марнесхеммета. На флагштоках у въезда на парковку шелковисто лоснятся под солнцем два приспущенных флага — шведский, с желтым крестом на голубом поле, и эландский, с золотым оленем.

К главному входу дома престарелых медленно подкатил длинный черный лимузин с затемненными окнами. Из него вышли двое — оба среднего возраста, в тесных черных пальто. Они открыли заднюю дверцу и вытащили складную каталку. Опустили ножки, закрепили и покатили перед собой — вверх по пандусу, через стеклянную дверь в вестибюль.

Работники похоронного бюро. Только они носят такие пальто.

Так решил капитан грузового парусника Герлоф Давидссон — бывший капитан, давно уже на пенсии. Он пил кофе в столовой с соседями. Двое в пальто вышли из лифта и, неторопливо толкая перед собой каталку, с постными физиономиями двинулись по коридору. На каталке желтые одеяла и широкие ремни по краям. Наверное, чтобы покойник часом не свалился. Герлоф представил, смешно ли это будет, если покойник свалится, и решил, что нет. Не особенно.

Они закатили коляску в грузовой лифт. Грузовой лифт шел в подвал, а в подвале была морозильная камера.

Все ненадолго притихли. Каталка исчезла в лифте, и разговоры начались снова.

Пару лет назад, Герлоф прекрасно помнил… да, пару лет назад кто-то предложил, чтобы катафалк подъезжал с задней стороны здания. Надо забрать покойника — значит, надо. Забирайте, но потихоньку. К чему эти демонстрации? Даже голосование провели, но большинство было против. И Герлоф тоже был против.

Что значит — потихоньку? Как так — не попрощаться, не проводить товарища в последний путь?

А в этот солнечный, но холодный день пришла очередь Торстена Аксельссона. Он умер, как и большинство, в своей постели, глубокой ночью. Почему-то умирают чаще всего именно ночью, в самые глухие часы. Сестры из утренней смены вызвали врача, тот дал заключение о смерти. Покойника одели в специально сохраненный для такого случая дорогой темный костюм. На запястье закрепили пластиковую ленту с фамилией и персональным номером, подвязали челюсть.

Торстен прекрасно представлял, что будет с ним после смерти. До пенсии он работал могильщиком на кладбище. Ему довелось даже хоронить известного убийцу Нильса Канта, но в основном, конечно, попадались обычные островные жители.

Он копал могилы круглый год, независимо от погоды: в снег, в мороз, в дождь. Торстен рассказывал Герлофу, что копать труднее всего весной — очень уж медленно отходит мерзлота у нас на Эланде. Но хуже всего не это, добавил Торстен. Копать трудно — это бы ладно; хуже всего хоронить детей. Когда приходилось копать могилу для ребенка, он просто не мог заставить себя подняться с постели.

А теперь пришла и его очередь. Теперь в могилу опустят урну не с чужим, а с его прахом — Торстен много раз повторял: хочу, чтобы меня кремировали.

— Пусть лучше сожгут, чем швыряют туда-сюда мои кости, — сказал он.

— А пепел не перепутают? — робко спросила Майя Нюман. — Еще выдадут чужой…

— Может, и перепутают, — сказал тогда Торстен. — Кто их знает… нас в крематорий не пускали. У нас свое, у них свое.

А раньше-то ничего этого не было, подумал Герлоф. Если в дни его молодости умирал кто-то из родственников — никаких тебе катафалков, никаких церемоний. Это теперь все хлопоты берет на себя похоронное бюро. А тогда кто-то из родни сколачивал гроб, и вся недолга.

Сколачивал гроб — и все… Когда его мать с отцом только поженились в начале двадцатого века, они переехали в перестроенную хижину в Стенвике. Ночью их разбудили странные звуки на чердаке — словно кто-то ворочает сложенные там доски. Отец поднялся на чердак — никого. Пусто и тихо.

Не успел он вернуться и лечь, с чердака снова раздался грохот.