13 минут - Сара Пинборо

Посвящается Барии, доктору Гонзо для моего Дюка и Пэтс/Едс для моих Едс/Пэтс, с большой любовью

Офелия.

Она была юна. Не больше восемнадцати. Возможно, и меньше. Ее волосы намокли, и в сумраке было не разобрать, светлые они или каштановые. Ее белая одежда ярко выделялась на фоне темной реки, словно подчеркивая белизну свежего снега, тяжело легшего на землю. Бледное лицо со слегка приоткрытыми посиневшими губами было повернуто к чернильному небу. Согнутые ветви, лишенные листьев и местами сломанные зимней непогодой, будто сами подхватили ее, чтобы спасти, удержать на плаву.

Пар от его дыхания создавал подобие тумана. Несмотря на неистовый лай Бисквита, он слышал, как громко хрипело у него в груди, и, казалось, тревога, что привела его с дорожки к берегу реки, пришла откуда-то издалека. Он оцепенел. Было пять сорок пять утра, и в реке была мертвая девочка.

«Я клише, – было его следующей связной мыслью. – Я гуляющий ранним утром собачник, который находит тело». Бисквит метался вверх и вниз по грязному снегу, добегая до края воды, взбешенный, нетерпеливый, встревоженный таким изменением их обычного распорядка, его неправильностью.

Собака повернулась мордой к хозяину и заскулила, но он все еще не мог перестать пялиться, пальцы вцепились в телефон, лежащий в кармане толстой куртки.

А потом он заметил это. Всего лишь легчайшее движение ее руки.

Затем, через пару секунд, еще одно.

Он выгуливал Бисквита так рано не по необходимости, а из-за тишины. Потому что время течет медленнее в часы, когда мир еще спит. Это было очень спокойное время, да и он никогда не любил много спать.

Вечерняя прогулка предназначалась для вежливых разговоров с другими хозяевами собак, пока их питомцы бегали по лесу и парку. Утро же принадлежало только ему. Это был его распорядок, точный как часы, не нарушавшийся при любой погоде, только изредка его могла изменить болезнь. Подъем в пять, даже если он закончил записывать только в два часа ночи. Потом кофе. Выход из дома точно в пять двадцать. Однако этим утром они вышли на пять минут позже, что было редкостью. Бисквит спрятал ошейник, который в итоге нашелся под диваном. Затем прогулка через луг и вдоль извилистой реки, около часа в лесу, а после этого по пути домой он заходил за газетами, которые читал во время завтрака. Еще он брал теплый круассан в пекарне, если они уже были готовы. Это время было священным и принадлежало только ему и Бисквиту, дополнительные часы драгоценной жизни. Иногда он звонил младшей сестре в Нью-Йорк – успевая поймать ее перед сном и проверяя, вращается ли ее мир все еще в верном направлении, – и после горько-сладкого момента река жизни забирала сестру обратно и уносила от него. Иногда она удивляла его по утрам, звоня сама, и эти дни были самыми лучшими.

Похожая на мрамор рука снова шелохнулась, и вдруг он почувствовал, как холодок пробежал по спине, ощутил собственное сердцебиение. Он ясно слышал громкий лай Бисквита, а затем телефон оказался уже возле его уха и к общему гаму добавился его голос. Закончив говорить, он бросил на землю телефон и снял куртку. Река не заберет эту девочку, пока не придет ее время.

* * *

Потом все происходило как в тумане. Весь воздух вышел из легких от шока, когда он шагнул в ледяную воду. Он поскользнулся. Почти ушел под воду. Судорожно дышал. Ухватившись за что-то онемевшими пальцами, тянул ее к берегу. Тяжесть ее промокшей одежды и неожиданная тяжесть его собственной. Он закутал ее обмякшее тело в куртку. Ломкость ее мокрых волос. Отсутствие теплого дыхания из ее рта. Он говорил с ней сквозь стучащие от холода зубы. Бисквит облизывал ее замерзшее лицо. Зазвучали сирены. Его завернули в плед. Пройдемте со мной, пожалуйста, мистер Мак-Махон, все в порядке, я вам помогу. Все хорошо, теперь мы этим займемся. Его поставили на ноги, которые еще плохо двигались, и повели к «скорой помощи». Но прежде он увидел мрачные лица. Покачивание головой. Дефибриллятор.

Разряд!

Пока они работали, стояла страшная тишина. Он, мир, природа – все замерло. Но не время. Время продолжало идти. Сколько минут? Сколько они просидели на берегу, пока она не начала дышать? Сколько прошло времени до того, как приехала «скорая»? Десять минут? Больше? Меньше?

Я чувствую пульс! Я чувствую пульс!

А затем он заплакал, горячими и внезапными слезами, вырвавшимися из глубины души.

Стоящий возле него Бисквит придвинулся к нему, и он ощутил запах влажной шерсти. Пес царапал когтями его лицо, облизывал щеки, посапывая и скуля. Он обнял его, подтащил под плед, а затем поднял взгляд на зимнее небо, которое уже не было ни по-настоящему ночным, ни утренним, и подумал, что оно никогда так сильно ему не нравилось.

Суббота, 9.03

Дженни

Почему ты не берешь трубку? Возьми телефон! Твою мать.

9.08

Дженни

У тебя телефон на вибро? ПРОСНИСЬ!

9.13

Дженни

Я волнуюсь. Мама плачет. Думаю, она все еще пьяна. Хочет поехать в больницу. Какого черта??

9.15

Дженни

ВОЗЬМИ ЧЕРТОВУ ТРУБКУ!!!

Что, блин, происходит?

09.17

Хейли

Тут был отец Сью!!! Разбудил меня. Меня, блин, трясет. Какого хрена, какого хрена, какого хрена?!

Наберу тебя из ванной. Удали эсэмэски.

Вчерашний день 2. ЧЕРТ?!

9.18

Дженни

К.

09.19

Хейли

НИЧЕГО НЕ РАССКАЗЫВАЙ

– Ребекка!

Голос ее матери, громкий и требовательный, прорезал мозг Бекки, и она натянула одеяло на голову, чтобы спрятаться от него и снова погрузиться в дрему. Была суббота. Слишком рано. Сколько бы ни было времени, еще слишком рано. И очень холодно. Пальцы ее ног были ледяными, и холодный воздух пробирался под одеяло в зазоры между ним и кроватью. Она, подтянув одеяло ногой, закуталась в него.

– Ребекка! Спустись вниз! Это важно!

Она не шелохнулась. Что бы это ни было, оно может подождать. Хотя бы пять минут. Она дышала неглубоко, не желая высовываться, чтобы глотнуть воздуха. Ее волосы пахли дымом, голова слегка болела – прощальный подарок вчерашней травки и табака. Если еще нет двенадцати, она убьет маму. Субботы принадлежали ей. Это был их уговор.

– Сейчас же! Я серьезно!

Она отбросила одеяло и села, злая. Что, черт возьми, может быть таким срочным? Она мысленно прошлась по замутненным воспоминаниям. Не было ночных перекусов, поэтому в кухне не должно было остаться никаких коробок от пиццы или банок из-под колы. Телевизор выключен. Она заперла дверь на оба замка. Все, что она сделала, – это вернулась домой, тихо прошла в свою комнату и выкурила последний косяк, выпуская дым в окно, прежде чем отключиться под какую-то дурацкую комедию на «Netflix» [1]. Даже не поздно пришла. Она взглянула на открытое окно и вздохнула. «Молодец, Бекс. Неудивительно, что тут как в Антарктиде». По крайней мере, в воздухе не было запаха застоявшегося дыма.