Он придет - Джонатан Келлерман

Глава 1

Утречко намечалось – лучше не придумаешь. В подобное утро меньше всего хочется слышать о таких вещах, как убийство.

Прохладный тихоокеанский бриз вот уже второй день подряд тянул через побережье на материк, сдувая всю скопившуюся в воздухе дрянь куда-то в сторону Пасадены. Мой дом уютно устроился в предгорье чуть северней Бель-Эйр, почти в самой высшей точке старой конной тропы, змеящейся вокруг Беверли-Глен, где бьющие в глаза изобилие и богатство уступают место сонной сельской одури. Это район «Порше» и койотов, дурно работающей канализации и потайных чистых ручейков.

Собственно мои владения – это восемнадцать сотен квадратных футов красного дерева с металлизированной пропиткой, серой от времени кровельной дранки и тонированного стекла. Где-нибудь поближе к городу такое сооружение считалось бы убогой лачугой; здесь же, в горах, это уже вполне пристойное «деревенское гнездышко», тихое прибежище от городского шума и суеты – ничего пафосного, зато куча всяких террас и веранд, неожиданных ракурсов и приятных визуальных сюрпризов. Проект в свое время разработал для себя любимого один венгерский художник, чьи попытки забросать «галерейные ряды» на бульваре Ла-Синега невероятных размеров полотнами с треугольниками всех цветов радуги завершились полным финансовым крахом. Потеря для искусства обернулась выгодой для меня – благодаря решению лос-анджелесского суда по делам о банкротстве. В хороший денек вроде нынешнего в комплекте с домом идет еще и вид на океан – смутная лазурная полоска, робко выглядывающая над прибрежным районом под названием Палисады.

Я спал один с открытыми окнами – к черту грабителей и нынешних последователей Мэнсона! – и проснулся в десять, голый, в окружении свалившихся на пол простыней, в самый разгар какого-то тут же забытого сновидения. Чувствуя себя расслабленно и умиротворенно, приподнялся на локтях, кое-как подобрал обратно простыни и бездумно уставился на карамельные полоски солнечного света, просачивающиеся сквозь высокие французские окна. Вытащило меня из постели лишь вторжение обычной комнатной мухи, которая то пытливо исследовала складки простыней – мертвечину искала, что ли? – то вдруг кидалась мне на голову на манер пикирующего бомбардировщика.

Прошаркал в ванную, открыл краны, чтобы наполнить джакузи, после чего в сопровождении мухи направился в кухню на предмет поисков чего-нибудь съедобного. Сделал себе кофе, и мы с мухой по-братски разделили рогалик с луком. Двадцать минут одиннадцатого утра, понедельник – и никакой необходимости куда-то ехать или что-нибудь делать. Блаженный декаданс…

С того момента, как мне преждевременно пришлось оставить врачебную практику, прошло уже почти полгода, но меня до сих пор изумляло, насколько прост оказался переход от маниакального трудоголика к тормозному лодырю, озабоченному только собственной персоной. Наверное, такова и была моя истинная суть с самого начала.

Вернулся к бурлящей ванне, присел на краешек, дожевывая рогалик. В голове понемногу рождались планы на предстоящий день: понежусь как следует в горячей водичке; прогляжу утреннюю газетку; может, пробегусь трусцой до каньона и обратно; приму душ; потом, пожалуй, скатаюсь в… Но тут все эти приятные размышления грубо прервал звонок в дверь.

Обмотавшись полотенцем, я подошел ко входной двери в тот самый момент, когда в нее уже входил Майло Стёрджис.

– Было незаперто, – объяснил он, крепко прихлопывая за собой дверь и швыряя на диван экземпляр «Таймс» [1]. Уставился на меня, и я потуже затянул вокруг себя полотенце. – Ну, с добрым утром, дитя природы!

Я махнул ему, чтобы проходил внутрь.

– Вообще-то неплохо бы запираться, дружище! Иначе знаешь, как бывает? Если нужна наглядная иллюстрация, то изволь – у меня в отделе таких протоколов что грязи.

– Доброе утро, Майло.

Дотащившись до кухни, я налил две чашки кофе. Майло, который здоровенной неуклюжей тенью следовал за мной по пятам, тут же открыл холодильник и вытащил оттуда тарелку с холодной пиццей, которую я, убей бог, не помню, чтобы когда-нибудь покупал. Вернувшись вслед за мной в гостиную, он рухнул на мой старый кожаный диван – артефакт из брошенного офиса в Уилшире, – пристроил тарелку на бедре и вытянул ноги.

Я сходил в ванную закрыть краны и устроился напротив него на бежевой оттоманке.

Майло мужик крупный – шесть футов два дюйма, двести двадцать фунтов [2] – и, подобно таким же здоровенным бугаям, сидя словно растекается, как кисель. В то утро, утонув в диванных подушках, он больше походил на огромную тряпичную куклу – куклу с широким приятным лицом, почти мальчишеским, если не считать глубоких оспин на коже и усталых глаз. Глаза у него на удивление зеленые, с красноватыми белками, брови темные и косматые, шевелюра тоже почти черная и густая – причем именно что шевелюра, а не укладочка волосок к волоску, – как говорят в народе, «под Кеннеди». Нос крупный, с довольно заметной горбинкой, губы пухлые и по-детски мягкие. Вниз по рябым щекам спускаются баки, вышедшие из моды как минимум лет пять назад.

Как обычно, на нем была какая-то подделка под «Брукс бразерс» – оливково-зеленый габардиновый костюм, желтая рубашка, ядовитый галстучек в зелено-золотистую полоску, густо-бордовые ботинки… Смотрелся он в этом наряде столь же стильно, как У. К. Филдс [3] в красных кальсонах.

Не обращая на меня внимания, Майло сосредоточился на пицце.

– Молодец, что нашел время заглянуть на огонек.

Когда тарелка опустела, он наконец опять подал голос:

– Ну, и как у тебя дела, старина?

– Дела у меня просто замечательно. Так чем могу, Майло?

– А кто говорит, что мне от тебя чего-то надо? – Он отряхнул крошки с коленей прямо на ковер. – Может, я просто в гости зашел.

– Хм! Ты врываешься сюда без звонка, да еще с такой перекошенной физиономией – это просто в гости зашел называется?

– Надо же, какая сила интуиции!

Майло с силой провел руками по лицу, словно умываясь без воды.

– Хочу кое о чем попросить, – сдался он наконец.

– Ладно, бери машину. Я часов до четырех все равно никуда не собираюсь.

– Нет, на сей раз я не за этим. Мне нужны твои профессиональные услуги.

Тут уже мне понадобилась пауза.

– Ты не в моей возрастной категории, – произнес я наконец. – А потом, я давно уже завязал с профессией.