Год призраков - Джеффри Форд

Посвящается Джиму, Мэри и Дулу, чья любовь была как свет в годы тени

Это началось в последние дни августа, когда листья вяза, что рос в переднем дворе нашего дома, стали сворачиваться в ломкие коричневые трубочки и падать на газон. В тот день я сидел на краю тротуара и ждал, когда мистер Тай-во-рту появится из-за угла в конце Уиллоу-авеню. Я чутко прислушивался: вот сейчас раздастся скорбный звон колокольчика, каждый удар которого не только обещал мороженое, но еще и напоминал о несбывшихся желаниях. Я взял в каждую руку по опавшему листу и сжал кулаки. Когда я разжал пальцы, с моих ладоней на землю у меня под ногами полетело мелкое крошево. Если бы я ждал наступления этого странного, трудного года, то в падающих кусочках листьев увидел бы, наверное, символ окончания чего-то. Но я ждал только глаз.

В то безоблачное утро я прошел по леску и, выйдя из города, пересек железнодорожные пути. Контактный рельс гудел, притаившись змеей в ожидании случайного прохожего, чтобы впиться ему в лодыжку. Потом я прошествовал по дороге вдоль фабрики, обогнул бакалейный магазин и принялся сновать туда-сюда по улицам, обшаривая открытые мусорные бачки, контейнеры и помойки в поисках стеклянных бутылок. Я нашел три из-под лимонада и одну молочную — на полгаллона. Потом я отправился к бакалейщику, сдал бутылки и вышел из магазина с четвертаком.

Мистер Тай-во-рту проводил этот розыгрыш все лето напролет. Если ты покупал что-нибудь начиная от двадцати пяти центов, он давал карточку. На лицевой стороне был маленький портрет — мороженое с вафельной физиономией; такое же было нарисовано и на борту грузовика мистера Тай-во-рту. А на задней стороне — часть пазла: если прибавить к ней еще, получался тот же рисунок, только в восемь раз больше. У меня уже были синие лацканы и красный галстук-бабочка, физиономия из сахарной трубочки с улыбкой, обнажавшей белоснежные зубы, голова с вылезающим наружу мозгом из ванильного мороженого, а сверху — кремовый остроконечный завиток. Вот только глаз у меня не было.

Тому, кто собирал весь портрет, доставался Особый Тай-во-рту в пластмассовом блюдечке, как кони-айлендское мороженое, — четыре кремовые завитушки, шоколадная подливка, сливочное масло со жженым сахаром, пастилка, орешки, пестрая присыпка, изюм, горошки «эм-энд-эмс», ломтики ананаса и банана, а поверх всего — вишенка. Купить Особый Тай-во-рту было нельзя — только выиграть. Так, по крайней мере, говорил Мел, которого со временем стали звать просто Тай-во-рту.

Иногда Мел старался быть любезным, но я думаю, что бумажная шляпа лодочкой, которую он носил каждый день, досаждала ему. Еще он носил синий галстук-бабочку, белую рубашку и белые брюки. Лицо у него было вытянутое и перекошенное, а временами, когда покупателей было слишком много и у ребят не находилось мелких монеток, нижняя часть его лица медленно таяла — точь-в-точь пломбир, брошенный на асфальт. Из длинных ушей Мела торчали пучки волос, словно из головы рос куст, а стекла очков из-за внутренних трещинок напоминали бриллианты. Голос Мела звучал будто из глубин его холодильника, когда он называл мою сестренку Мэри и всех других девчонок «цыпочками».

Тем летом мой брат Джим как-то раз спросил меня:

— Хочешь увидеть, где живет Тай-во-рту?

День уже клонился к закату, но все же мы сели на велики и погнали по Хаммонд-лейн мимо обувного магазина, средней школы и дальше — за церковь Лурдской Богоматери. После получаса езды он остановился перед каким-то домишкой. Когда подъехал я, Джим показал на дом со словами:

— Ты посмотри на эту развалюху.

На голой земле перед домом был припаркован грузовичок мистера Тай-во-рту. Мне запомнились плющ и одноэтажный домик размером с большой гараж. Из-под выцветших белил проглядывали черные доски — ни дать ни взять зебра. Крыльцо явно попало под метеоритный дождь. Света внутри не было видно, и мне это показалось странным, потому что к тени деревьев уже примешивались наступающие сумерки.

— Он что — так в темноте и сидит? — спросил я у брата.

Джим пожал плечами и снова уселся на велосипед. Два раза он объехал вокруг меня, а потом устремился на улицу, крикнув через плечо во всю силу легких:

— Тай-во-рту сосет!

Домой мы ехали в темноте, и брат знал, что без него я потеряюсь, а потому во всю мочь жал на педали.

Тем летом, пытаясь получить приз от мистера Тай-во-рту, мы не обращали внимания на бубенчики «Брикетов Бунгало» и «Хорошего настроения». [1]К концу июля у всех наших ребят оказалось не меньше двух почти полных наборов карточек, вот только глаз ни у кого не было. Том Салливан, который жил в квартале по другую сторону школьного поля, рассказывал, что их ребятам это надоело и они взяли штурмом грузовичок Мела — подпрыгивали и качались на держателе для зеркала заднего вида, забрались в кабину с криками: «Глаза! Отдавай глаза, засранец!» Когда Тай-во-рту выскочил наружу, чтобы прогнать их, брат Тима, Билл, запрыгнул на прилавок, с которого Тай-во-рту продавал свой товар, через окошко проник в святилище, открыл холодильник и принялся кидать фруктовое мороженое ребятам на тротуаре.

Тай-во-рту в ходе этой стычки потерял очки, но шляпа на нем удержалась. Гоняясь за мальчишками по кабине и кузову, он орал: «Ах вы, сучьи дети!» Наконец Мел вытащил две большие пачки карточек и швырнул на улицу. «Ребята кинулись на них, как мухи на дерьмо», — говорил Тим. Когда стало понятно, что там нет ни одной карточки с глазами, Тай-во-рту, сняв колокольчик, уже потихоньку заворачивал за угол.

Но в тот день на исходе лета, когда я сидел в ожидании на поребрике, у меня родилась теория, вселившая в мою душу надежду. Я решил, что Тай-во-рту выдерживает нас до конца сезона и в последние деньки перед началом учебы, прежде чем исчезнуть до следующей весны, одарит кого-нибудь глазами. Я проникся верой, какой никогда не чувствовал в церкви, что в этот день со мной должно произойти что-то необыкновенное. Я сидел на поребрике и ждал. Потом солнце стало клониться к закату, и мама позвала меня обедать. Тай-во-рту так больше никогда и не появился, но, как выяснилось, мы все разжились глазами.

Рисовала моя мама лучше, чем готовила. Мне нравилось, как она нарисовала отца — в костюме, на темно-красном фоне, с задумчивым лицом, — но вот ее томатный суп с макаронами вовсе не вызывал у меня восторга.

Она стояла у кухонной плиты перед большой кастрюлей и варила этот самый суп, в одной руке у нее был стакан хереса, а в другой — горящая сигарета с чуть ли не дюймовым столбиком пепла. Она повернулась и, увидев меня, сказала: «Иди вымой руки!» Я направился по коридору в ванную, успев краем глаза заметить, как пепельный столбик свалился в кастрюлю. Перед тем как я открыл дверь в ванную, до меня донеслось мамино бормотание: «А не пойти ли тебе?..» — а следом раздался хлюпающий звук — она принялась помешивать свою оранжевую похлебку.