Кладбище Кроссбоунз - Кейт Родс

* * *

Посвящается всем женщинам, похороненным на кладбище Кроссбоунз

Мать держит меня за руку слишком крепко. Хнычу и отчаянно цепляюсь за ее платье, потому что знаю, что будет дальше. Она смотрит так, словно забыла, как моргать. Потом заталкивает меня в шкаф под лестницей, и я больше не вижу ее лица.

– Ни звука! – шипит она. – И не смей дышать!

Ключ поворачивается в замке, плотным одеялом накрывает темнота. Если повезет, он не найдет меня, сжавшуюся в комок на полу между веником, швабрами и грудой старых резиновых сапог.

Отец все ближе и ближе. Даже его тяжелая поступь по вытертому линолеуму звучит зловеще. Он бродит по всему дому, ища, на ком можно выместить свой гнев. Сейчас он так близко, что я ощущаю его запах. Запах виски, смешанный со сладковатым духом хереса, который он прячет в гараже, и запах еще чего-то, горького и непонятного. В щели яркими иглами впиваются солнечные лучи. Повсюду пыль. Когда я встаю, черная школьная юбка оказывается серой. Завтра я выйду к завтраку, и он будет орать на меня. Знаю, что он скажет. Обзовет неряхой, которой должно быть стыдно. Шаги удаляются. Можно вздохнуть.

В дырочку от выпавшего сучка видна гостиная. Мать молчит, а отец ждет, когда она пошевелится или начнет спорить. Ему нужен повод пустить в ход кулаки. Мой рот полон пыли. Закрываю глаза и пытаюсь сглотнуть. Когда я снова открываю их, вижу, что мама схвачена. Схвачена отцом за плечи, и ее руки безвольно свисают вниз.

Тем временем брат пытается вжаться в стену, оклеенную обоями в цветочек. Кто знает, о чем он думает. Его лицо перекошено не то гримасой испуга, не то кривой улыбкой. Отец лупит мать кулаками по рукам, по ребрам, бьет в живот. Завтра она подкрасит губной помадой губы и как обычно пойдет на работу. Соседи и на этот раз ни о чем не узнают. Но однажды отец зайдет слишком далеко. «Скорая помощь» увезет ее в больницу, и никто не вспомнит, что меня нужно выпустить.

Сильнее всего меня пугает выражение лица брата. Оно спокойное, словно он смотрит любимую телепередачу. Шкаф уменьшается в размерах, и через несколько секунд мне уже не хватит воздуха. Хочется выбежать на свет, но приходится оставаться здесь до тех пор, пока отец не угомонится. Из-за двери слышны глухие удары отцовских кулаков. Мать изо всех сил сдерживает слезы, но иногда ей это не удается, и с губ слетают сдавленные стоны. Брат все так же вжимается в стену, фиксируя в памяти действия отца.

Звуки избиения стихли. Он оставил мать, но я знаю, что будет сейчас. Отцовские шаги возвращаются. Он знает все тайные места в доме. Он отобрал у матери ключ, и ему глубоко плевать на мои мольбы.

– Рева-корова, – говорит он и бьет меня с еще большим остервенением.

Не отваживаясь войти внутрь, я заглянула в металлический ящик. Знакомый запах больничных лифтов: запах жидкого мыла и антисептика с примесью мочи и страха. Однажды я заставила себя преодолеть в нем путь до двадцать четвертого этажа, чтобы попасть в отделение психологии. Проделала его с закрытыми глазами и задержав дыхание.

Не из-за скорости, из-за тесноты. Здесь мало воздуха и нет выходов, через которые можно спастись, если что. Придержав рукой дверь, я заставила себя войти. Волна паники тотчас же накрыла меня с головой, и я почувствовала под грудной клеткой выброс адреналина. С зеркала на противоположной стене на меня глядело отражение. Лицо белое как мел, в глазах застыл страх. Очень похожа на маленькую светловолосую девочку, нарядившуюся в самое красивое платье матери.

Пятясь, я вышла из лифта. Двери с лязгом захлопнулись, едва не прищемив пальцы. Теперь мне не оставалось ничего другого, как зашагать вверх по лестнице, преодолевая двести семьдесят восемь ступенек. На каждой лестничной площадке таблички. Все они давно отпечатались в моей памяти: онкология, урология, ортопедия, рентген. Но, по крайней мере, ежедневный подъем наверх поддерживает меня в хорошей физической форме – при размеренном шаге я преодолеваю этажи меньше чем за шесть минут.

Я изрядно запыхалась, когда наконец вошла к себе в кабинет; перед первым приемом оставалось всего несколько свободных минут. Переобулась, сменив кроссовки на приличную пару туфель на каблуке. Одно из неписаных правил психотерапевта: если хочешь убедить пациентов в том, что окружающий мир безопасен и упорядочен, нужно быть хорошо одетым. Как оказалось, переобувалась я зря.

К экрану компьютера была прилеплена записка, в которой сообщалась, что мой утренний прием отменяется и через час заедет офицер полиции. На секунду у меня подкосились ноги. Я тотчас же представила себе брата, запертого в камере предварительного содержания, каким видела его в последний раз. Тогда он сыпал проклятьями в адрес любого, кто осмеливался задать ему вопрос или даже предложить чашку чая. Потом вспомнила, что на этой неделе мое имя стоит в расписании дежурств городской полиции, и мой пульс снова пришел в норму.

Электронный почтовый ящик был забит новыми сообщениями: приглашение выступить в апреле на заседании Британского общества психотерапевтов, восемь направлений от терапевтов, десятки рассылок от фармацевтических компаний, предлагавших безумные взятки. По идее, следовало просмотреть истории болезней, но мой взгляд то и дело обращался к окну. Небо было белым и по-январски тоскливым, но вид из окна оставался все таким же потрясающим. Вокзал у Лондонского моста напоминал игрушечную железную дорогу, куда постоянно прибывает и откуда отъезжает около десятка поездов. Чуть восточнее, изгибаясь под Тауэрским мостом в направлении Кэнери-Уорф, несла свои бурые воды Темза. На крышах банков светились красные огоньки, а ниже банковские служащие мухлевали с деньгами. В противоположном направлении вдоль реки теснились ряды офисных зданий высотой почти с собор Святого Павла. Для девушки из пригорода это самое шикарное зрелище в мире.

Вскоре после десяти по коммутатору сообщили, что в приемной меня дожидается посетитель. Спустившись на первый этаж, я увидела возле входа необъятного мужчину в светло-сером костюме. На расстоянии он казался абсолютно круглым.

– Доктор Квентин? – Для человека столь внушительных габаритов он приблизился ко мне с поразительной грацией. – Старший инспектор Дон Бернс из полицейского управления Саутварка. Спасибо, что уделили время.

У него странный говор – смесь простонародного диалекта Южного Лондона и утонченного эдинбургского. Из-за толстых стекол очков в черной оправе на меня смотрели маленькие, но пытливые глаза, а круглое бледное лицо напоминало луну.

Я ответила вежливой улыбкой, но меня так и подмывало напомнить этому Бернсу, что у меня нет выбора. Наше отделение обязано помогать полиции в проведении медико-психологических экспертиз. Считалось, что любую другую работу, сколь бы важной та ни была, можно отложить на потом.