Покровитель - Дин Кунц Страница 10

Огромное количество взрывчатки повредит соседние с институтом здания, и он боялся, что многие невинные люди погибнут от взрыва. Но этих смертей нельзя было избежать. Он не хотел использовать меньшее количество взрывчатки, так как каждая не уничтоженная папка с документами могла способствовать быстрому восстановлению проекта. И этот проект должен был быть уничтожен во имя человечества, которое могло погибнуть. Ну что ж, если погибнут невинные люди, это останется на его совести.

Через два часа, около четырех часов ночи, он закончил свою работу на чердаке.

Стефан вернулся в свой кабинет и сел за стол. Он не хотел уходить, пока его вспотевшая голова не высохнет и он не перестанет дрожать. Виктор мог заметить это.

Он закрыл глаза и представил лицо Лауры. Он всегда мог успокоить себя, подумав о ней. Один лишь факт ее существования умиротворял его и вселял мужество.

Друзья Боб Шана не хотели, чтобы Лаура присутствовала на похоронах своего отца. Они думали, что двенадцатилетнюю девочку нужно поберечь от такого тяжелого испытания. Она все-таки настояла на своем, и, когда она так страстно желала попрощаться со своим отцом, никто не мог препятствовать ей.

Эта пятница, 24 июля 1967 года, была самым тяжелым днем в ее жизни, даже более печальным, чем предыдущий вторник, когда умер ее отец. Некоторый шок уже прошел, и Лаура не чувствовала больше онемения, она уже могла контролировать свои эмоции. Она начала осознавать, как много потеряла.

Она выбрала темно-синее платье потому, что черного у нее не было. Она надела черные туфли и темно-синие носки, которые доставляли ей беспокойство, так как она чувствовала себя в них ребенком, легкомысленным ребенком; она никогда не носила чулки и не считала хорошей идеей одеть их впервые на похороны отца. Она верила, что ее отец будет наблюдать за службой с небес, и ему хотелось, конечно бы, видеть ее такой как всегда. Если он увидит ее в чулках, которые будут означать то, что она выросла из детского возраста, он может быть смущен.

В погребальном бюро она сидела в первом ряду между Корой Ланс, которая владела прекрасным магазином неподалеку от бакалейной лавки Шана, и Анитой Пассадополис, которая вместе с Бобом работала в благотворительном обществе при церкви Эндрю Пресбитерлан. Обеим им было около пятидесяти, и они заботливо приглядывали за Лаурой.

Им не было нужды беспокоиться за нее. Она не будет плакать, не будет впадать в истерику и не будет рвать волосы на голове. Она понимала, что такое смерть. Каждому суждено было умереть. Умирали люди, собаки, коты, птицы и цветы. Даже древние красные деревья умирали рано или поздно, хотя они жили в двадцать-тридцать раз больше человека, который к тому же чувствовал себя не очень хорошо. С другой стороны, жить тысячу лет как дерево, было куда скучнее, чем счастливому человеку до сорока двух лет. Ее отцу было сорок два года, когда с ним случился этот сердечный приступ, такой ранний для его лет. Но таков был мир и плакать об этом было бесполезно. Лаура гордилась своей рассудительностью.

Кроме того, смерть не была окончательной кончиной человека. В действительности, смерть была только началом. За ней следовала другая и лучшая жизнь. Она знала, что это должно быть правдой, потому что так говорил ей отец, а ее отец никогда не лгал. Ее отец был самым правдивым, добрым и хорошим человеком.

Когда священник встал слева от гроба, Кора Ланс нагнулся к Лауре.

– Ты в порядке, дорогая?

– Да. В порядке, – сказала она, не взглянув на Кору. Она не хотела встречаться с чьим-нибудь взглядом и с большим интересом изучала окружающие неодушевленные предметы.

Это было первое похоронное бюро, в которое она вошла, и ей здесь не понравилось. Красный ковер был до нелепости толстым. Шторы и обивка стульев тоже были красными, с тонкими золотыми прожилками. Лампы отбрасывали кровавые тени, и все комнаты, казалось, были украшены дизайнером, который был явно помешан на всем красном, который был кумиром красного.

Кумир было новым словом для нее. Она использовала его очень часто, как делала всегда, когда узнавала новые слова, но применяла она их в подходящих случаях.

В прошлом месяце, когда она впервые услышала слово «конфисковать», она использовала его при каждой возможности, пока отец не начал дразнить ее разнообразными глупыми вариациями: «Эй, как мой маленький конфискатор чувствует себя сегодня?» Или: «Этот хрустящий картофель не очень расходится, поэтому его надо конфисковать с первой полки». Ему нравилось смешить ее рассказами о сэре Томми Тоде, английской амфибии, которую он придумал, когда Лауре было восемь лет, и чью комичную биографию он рассказывал каждый день. Иногда ее отец казался ребенком больше, чем она сама, и она любила его за это.

Ее нижняя губа задрожала. Она сжала ее. Сильно. Если она заплачет, то это поставит под сомнение то, что ее отец всегда говорил о загробной жизни, лучшей жизни. Своим плачем она может объявить его мертвым, мертвым раз и навсегда.

Ей сейчас так хотелось оказаться в комнатушке над бакалейной лавкой, лечь в постель и накрыться с головой одеялом. Эта мысль стала такой навязчивой, что она с трудом сидела в этих красных апартаментах.

Из похоронного бюро они отправились на кладбище.

На могилах не было надгробных камней. Участки были отмечены бронзовыми табличками на мраморных плитах, вдавленных в землю. Подстриженные зеленые газоны, затемненные огромными индийскими лавровыми деревьями и невысокими магнолиями, можно было принять за парк, где можно было играть, бегать и смеяться, если бы не открытая могила, возле которой лежал гроб с Бобом Шаном.

Прошлой ночью ее разбудили отдаленные раскаты грома, сквозь сон ей виделись вспышки молний, но если буря и была ночью на самом деле, то от нее не осталось и следа. Небо было голубым и безоблачным.

Лаура стояла между Корой и Анитой, которые прикасались к ней и бормотали увещевания, но ей не доставляло удовольствия ни то, что они делали, ни то, что говорили. Дрожь пронизывала ее после каждого слова молитвы священника, пока она не почувствовала себя словно стоящей раздетой среди арктической зимы, вместо тени дерева под жарким безветренным июльским утром.

Начальник похоронного бюро подал знак, и тело Боба Шана было опущено в землю.

Не имея сил смотреть на медленное опускание гроба и чувствуя трудности с дыханием, Лаура отвернулась, выскользнула из заботливых объятий благородных матрон и сделала несколько шагов по кладбищу. Она была холодна, как мрамор, ей хотелось выйти из тени. Она остановилась, как только достигла солнечного света, который приятно согрел ее, но не облегчил озноба.

Она смотрела на длинный невысокий холм примерно с минуту, прежде чем увидела мужчину, одиноко стоявшего в дальнем конце кладбища в тени огромных лавровых деревьев. На нем были светло-коричневые брюки и белая рубашка, которая делала человека похожим на приведение, скрывающееся в тени от удивительно для него солнца.

Он смотрел на Лауру и других участников похорон Боба Шана, стоявших у подножия холма. С такого расстояния Лаура не могла рассмотреть лицо, но это был высокий сильный блондин, в котором было что-то такое знакомое.