Отель «Петровский» - Альбина Нури Страница 10

– Добрый вечер, это я вас вызвал.

Через час все было закончено, кран отремонтирован. Слесарь взял свои деньги и ушел, смерив на прощание мать брезгливым взглядом.

– Я тоже пойду, – сказал Илья и вышел в прихожую.

Мать хотела что-то ответить, но тут у Ильи запел мобильный. Костя Калинин звонил, чтобы сказать, что заказчик – Гусаров – хочет увидеть статью в пятницу, потому что потом уезжает, а вернется только через десять дней.

– В четверг ты ее должен на верстку сдать, мы Гусарову уже готовый вариант покажем, как на полосе. Меньше придираться будет.

Этот принцип срабатывал не всегда, но попробовать стоило. Илья пообещал, что послезавтра, утром в четверг, статья точно будет.

«Нет худа без добра, иногда цейтнот помогает», – подумал Илья, убирая сотовый.

– Ты чё, из газеты, что ли?

Илья обернулся и увидел, что в прихожую выполз материн собутыльник, сухопарый, тощий, как шнурок, мужичонка, заросший сивой щетиной. В руках у него дымилась на редкость вонючая папироса.

– В журнале он работает, – встряла мать. – Говорила же! Не нам с тобой чета! Интеллигент! – Она засмеялась визгливым смехом, как будто удачно пошутила.

– Про Петровскую больницу, что ли, говорил?

На ногах мужик стоял не вполне твердо, но взгляд был осмысленный.

– Да, – коротко ответил Илья.

– Место там дурное. Слышь, ты не ходи туда.

Мать воззрилась на своего приятеля.

– С чего взял-то?

Илья напряженно слушал. Можно было сразу уйти: ничего путного этот пьянчужка сказать не мог, у него давно мозги пропиты. Но Илья, тем не менее, оставался, ждал, что еще он скажет.

– Шабашили мы там. Я, Санек, еще мужики были. Мусор строительный убирали. Там же ремонт был. Больничку переделывали в отель, слыхала хоть?

Мать точно ничего не «слыхала» (кроме выпивки ее мало что интересовало), однако нерешительно кивнула.

– Я Митя. – Мужик вдруг решил представиться и сунулся к Илье с вытянутой для приветствия рукой.

Тот машинально пожал заскорузлую ладонь и спросил:

– Почему вы сказали, что это плохое место?

– Призраки там. Демоны воют по ночам. Страх божий.

Мать вытаращила на Митю глаза, растянула рот в улыбке и хотела что-то сказать, но ее друг, заметив это, засверкал глазами и рявкнул:

– Чё ржешь, кобыла? Правду говорю! Никто там не хотел работать! Если только днем, да и то… А нам ночью велели доделать. Скорей им, видишь ли, надо! Зажрались. А деньги-то нужны! Жить-то надо на что-то, я тебя спрашиваю?

Лицо Мити быстро наливалось кровью: похоже, он был гневлив и скор на расправу.

– Кто-то пострадал? – быстро спросил Илья.

– Пострадал! – Митя презрительно выплюнул это слово. – Загнулся как не фиг делать! Хороший мужик был! Это только кого я знаю, а люди говорили, еще другие были… И все шито-крыто, потому как этот моржовый…

Митя не успел договорить. Мать, которая стояла с ним рядом, внезапно прижала руку к груди, издала странный горловой хрип и повалилась на пол.

– Ир! Ирка, ты чё? – забормотал Митя, прижимаясь к стене.

Илья бросился к матери – та была без сознания.

– Мама!

– Я ничё не делал! – зачем-то принялся оправдываться Митя. – Пришел, посидели культурно, выпили… Я ничё…

Хлопнула дверь: Митя выкатился из квартиры, испугавшись невесть чего. Возможно, встречи с полицией.

Илье некогда было разбираться в его мотивах: он звонил в скорую. Трубку взяли быстро, и уже через десять минут приехали врачи.

Сидя в грязной замусоренной прихожей, возле лежащей на полу матери, Илья не мог понять, что чувствует: страх? боль? сострадание?

Или эта женщина уже давно и бесповоротно убила в его душе все чувства к себе?

– Какие хоть прогнозы-то? Врачи что-то определенное говорят? – спросил Миша.

Они с Ильей с самого утра упаковывали остатки вещей. Грузчики уже вывезли мебель книги и технику, оставалось то, что Миша должен был перевезти на своей машине.

– Пока сложно говорить. Она два микроинфаркта и микроинсульт на ногах перенесла, теперь вот еще один инсульт. – Илья складывал в коробку мелочи из ванной комнаты. – Повезло, что я там оказался. Этот Митя бы свинтил и не вызвал скорую. Врачи говорят, есть период терапевтического окна – от трех до шести часов, если успеть в больницу и начать лечение, есть шанс восстановиться. Может, не в полной мере, но…

Он вышел из ванны и взял упаковку скотча. Почти все было уложено. Квартира, лишенная привычных вещей, выглядела сиротливой и жалкой, словно ее грубо обнажили и выставили на поругание.

Илья жил здесь с девятнадцати лет, привык, иногда забывал даже, что это не его жилье, а съемное. Кроме дивана, кресел и кухонного гарнитура вся мебель была куплена им, он сам делал тут ремонт, покупал шторы на окна, посуду и светильники. Теперь все это было снято и вынесено прочь, чтобы занять свое место в его новом жилище.

– Кажется, все, – сказал Илья, обводя взглядом пустую комнату.

Тюки и коробки громоздились в прихожей.

– Выдвигаемся потихоньку, – откликнулся Миша.

Было воскресенье. Мать Ильи уже несколько дней лежала в больнице. Ей повезло: дежурила хорошая больница – «Госпиталь ветеранов», там были отличные условия и квалифицированные врачи.

Как сказал Матвеев-старший, Мишин отец, лучшей клиники в Быстрорецке для лечения больного с инсультом не найти. Даже если бы и представилась возможность выбирать.

Миша подхватил две коробки, которые стояли одна на другой, и вышел из квартиры. Сходить придется несколько раз: сразу все не унесешь. Илья выходил со своей ношей вслед за другом, когда дверь соседней квартиры открылась и на пороге появилась Томочка.

Она была в коротком пальто – новом, ярко-алом, прежде Илья такого не видел, иначе бы запомнил. Видимо, собралась куда-то. Ничего удивительного: выходной день, незачем дома сидеть.

– Привет, – сказал он.

Томочка кивнула.

– Переезжаешь? – спросила она равнодушно, и Илья подумал, что это спокойствие было показным.

– Да.

– Если из-за меня, то не стоило. – Томочка на редкость хорошо контролировала свой голос: он почти не выдал ни волнения, ни обиды. – Я тебе докучать не стала бы.

– Нет, дело не в тебе.

«Лжец, лжец!» – ехидно мяукнул внутренний голос.

– У матери буду жить. Она в больнице, инсульт. Скоро выпишется, нужно будет ухаживать.

Глаза Томочки наполнились сочувствием: броня нарочитого спокойствия чуть треснула.