В пьянящей тишине - Альберт Санчес Пиньоль Страница 10

Маяк потух. С величайшей предосторожностью я приоткрыл одно окно. Никого не было. На горизонте за­горалась тонкая полоска – фиолетово-оранжевая. Я тя­жело осел на пол, как мешок с мукой, продолжая сжи­мать в руках черенок лопаты. Во мне зарождались какие-то новые и незнакомые чувства. Спустя некоторое время над морем появился маленький шарик солнца. От горящей в темноте свечки было бы больше тепла, чем от этого светила, укутанного облаками. Но все же это было солнце. В этих южных широтах летние ночи были чрезвычайно коротки. Это была самая короткая ночь в моей жизни. Мне же она показалась самой длинной.

Годы подпольной деятельности научили меня, что лучший способ борьбы с унынием и сентимен­тальной мутью – это подойти к проблеме с чисто технической стороны. Я пришел к следующему заклю­чению: «Тебя нет, ты мертв. Ты сидишь на этом холод­ном, забытом богом и людьми островке; никто, на мно­гие десятки миль вокруг, не может тебе помочь. Ты мертв, ты мертв, – повторял я себе вслух, скручивая си­гарету. – Твое положение на сегодняшний день таково: ты мертв. Следовательно, если тебе не удастся выкру­титься, ты ничего не потеряешь. Но если сможешь спас­тись, в награду получишь все – жизнь».

Нам не следует пренебрегать силой, таящейся в раз­мышлениях наедине с самим собой. Сигарета, которую я курил в эту минуту, чудесным образом превратилась в самый изысканный в мире табак. И дым, извергаемый моими легкими, был росчерком человека, которому не остается ничего другого, как принять бой в Фермопи­лах [2]. Я был изнурен, вне всякого сомнения, но ощуще­ние бессилия отступило. Я не испытывал усталости – усталость испытывала меня. Пока я мог ощущать изне­можение, пока чувствовал, что мои веки свинцово тяжелеют, я был жив. Причины, которые привели меня в эту даль, казались теперь несущественными. У меня не бы­ло ни прошлого, ни будущего. Я был на краю света, вда­ли от всего мира, и меня окружало ничто. Когда я выку­рил сигарету, я был бесконечно далеко от самого себя.

Что же касается объективного положения вещей, то я не строил в этом отношении никаких иллюзий. Для на­чала, я ничего не знал об этих чудовищах. Исходя из это­го и учитывая инструкции учебников по военному делу, я мог рассчитывать на самые неблагоприятные условия ведения борьбы. Они будут нападать и днем, и ночью? Все время? Организовываясь в группы? Беспорядочно, но настойчиво? Сколько времени я мог им противосто­ять – в одиночку против толпы? Естественно, очень не­долго. Батису, правда, удалось выжить. Но у него за плечами опыт, которым я не располагал. А еще у него был маяк – настоящая крепость: чем больше я рассматривал свой дом, тем более ничтожным он мне казался. Одно можно было заключить без тени сомнения: о судьбе мо­его предшественника я никогда ничего не узнаю.

Как бы то ни было, мне оставалось только придумать систему обороны. И если маяк Батиса представлял собой укрепление по направлению к небу, то я мог создать за­граждение на земле. Идея заключалась в том, чтобы окружить дом рвом, наполненным острыми кольями. Тогда чудовища не смогут приблизиться. Но откуда мне было взять время и энергию? Чтобы вырыть такую тран­шею, требовались титанические усилия. С другой сторо­ны, чудовища были проворнее пантер – я в этом смог убедиться, – и ров надо было сделать широким и глубо­ким. Я же испытывал крайнее изнеможение: с момента приезда на остров я не сомкнул глаз. Кроме того, если я буду постоянно работать и защищать свой дом, у меня не останется ни одной минуты отдыха. Передо мной со всей ясностью вырисовывалось два выхода: погибнуть от лап чудовищ или сойти с ума от физического и умственного истощения. Не надо быть гением, чтобы по­нять, что оба пути заканчивались в одной точке. Я решил максимально упростить работу. Для начала надо вырыть ямы перед окнами и дверью. Я надеялся, что этого будет достаточно. Выкопав полукруглые траншеи, я принялся заострять ножом концы веток и вкапывать их остриями вверх. Многие из них я принес с берега моря. Пока я со­бирал их у самой воды, мне пришло в голову весьма ло­гичное заключение. Все – и формы тел чудовищ, и перепончатые лапы – указывало на то, что они выходцы из океанских глубин. В таком случае, сказал я себе, огонь бу­дет примитивным, но весьма действенным оружием. Те­ория противостояния стихий, вот именно. Всем извест­но, что любые звери инстинктивно боятся огня. Каково же должно быть его воздействие на амфибий?

Чтобы укрепить свою линию обороны, я сложил по­ленницы бревен, добавив туда свои книги. Бумага горит быстрее, но пламя от нее ярче. Быть может, так мне удастся сильнее напугать их. Прощай, Шатобриан! [3]Прощайте, Гете, Аристотель, Рильке и Стивенсон! Прощайте, Маркс, Лафорг [4]и Сен-Симон! Прощайте, Миль­тон, Вольтер, Руссо, Гонгора и Сервантес! Дорогие друзья, мое величайшее вам почтение, но восхищение перед вашим дарованием не имеет ничего общего с ис­ключительными обстоятельствами, поймите меня пра­вильно. Я улыбнулся в первый раз с начала драмы, пото­му что, пока складывал поленницы, поливал их бензином и рыл углубление в земле, чтобы соединить их с будущим костром, я пришел к выводу, что одна жизнь, в данном случае как раз моя, стоила творений всех гениев человечества, философов и писателей.

И наконец, дверь. Если я вырою яму перед входом и заполню ее кольями, передо мной возникнет совер­шенно очевидная проблема, а именно: я закрою ход са­мому себе. Поэтому прежде всего я занялся изготовле­нием деревянного помоста, который мог бы служить в качестве съемного перехода. Силы мои были на исхо­де, я чувствовал себя на грани изнеможения. Я выкопал ямы под всеми окнами, собрал ветки на берегу, сделал из них колья и вкопал их в землю. На второй линии обо­роны, чуть дальше от дома, сложил кучи бревен и книги, соединив их шнуром, пропитанным бензином. Солн­це садилось. Меня можно осудить за недостаток идей, но вряд ли можно обвинить в отсутствии инстинктов; наступала ночь, и чутье моих далеких предков подска­зывало мне, что это пора царствования кровожадных существ. «Не спи, не спи, – говорил я себе вслух, – толь­ко не засыпай». Запасы воды были невелики, поэтому я плеснул себе в лицо холодного джина. Теперь остава­лось только ждать. Ничего не происходило. Я залечил пузыри, которые вздулись у меня на руках, когда я хва­тал горящие бревна, и царапины на шее от когтей этих чудовищ. Яма перед дверью не была закончена. Но это меня волновало меньше всего. Сдвинув ящики с веща­ми, я устроил прочную баррикаду. Мои воспоминания устремились в Ирландию, в дни уличных боев, когда над булыжными мостовыми взвились знамена. Но в тот мо­мент я, вне всякого сомнения, предпочел бы морским чудовищам все королевские войска вместе взятые.

Я уже говорил, что письмо моих бывших начальни­ков едва не убило меня. Можно сказать и так. Из-за это­го письма я не распаковал два последних ящика. Я сделал это сейчас, просто из боязни расслабиться и по­терять контроль над собой. Совершенно ясно, что никто и нигде не испытывал такой радости, раскрыв какую-нибудь коробку. Я поднял крышку, разорвал картон и уви­дел внутри переложенные соломой две винтовки ремингтон. Во втором ящике было две тысячи пуль. Я опу­стился на колени и заплакал, как ребенок. Разумеется, это был подарок капитана. Во время плавания мы не раз обменивались мнениями по разным вопросам, и ему было известно, что я ненавидел войну и военных. «Это неизбежное зло», – говорил он мне. «Но хуже всего то, – отвечал ему я, – что военные как дети: воинская слава, обретенная в боях, служит им только для того, чтобы рассказывать о них». Мы много раз разговаривали об этом долгими вечерами, и он прекрасно знал, что я отверг бы его предложение оставить мне огнестрельное оружие. Поэтому в последнюю минуту он молча доба­вил эти два ящика к моему багажу. Одним словом, если бы в моем распоряжении было пятьдесят человек, таких как этот капитан, я бы основал новую страну, родину для всех, и дал бы ей имя – Надежда.