Тени старой квартиры - Дарья Дезомбре Страница 10

Улыбаясь, но чувствуя во всем теле странную дрожь, Ксения узнала сначала свою бабку – юную, восторженную: взбитые надо лбом завитки, платье с обтяжным лифом и круглым воротничком делает лицо еще моложе. Потом, рядом с красавцем южного типа, Тамару Бенидзе, совсем еще девочку: коса так же уложена короной на голове, только она еще иссиня-черная. Белая блузка с кружевом, огромные выразительные глаза. Ксения сощурилась, всматриваясь в старую карточку, и вдруг почувствовала, узнав кое-что еще, как похолодели кончики пальцев. Впрочем, а чего другого она ожидала? Они были там. Вились над головами рассевшихся за новогодним столом. Кувшинки. Водяные лилии.

– Неужели вам не интересно? – Ксения смотрела на нее умоляюще. Перед ними на столе лежала черно-белая фотография обитателей коммуналки. – Ведь произошло преступление!

– Пятьдесят лет назад, – вежливо улыбнулась Маша. – Любое преступление имеет срок давности.

– Эк ты заговорила! – Любочка подлила гостье чаю, подцепила на блюдце прозрачный кружок лимона. – А кто еще совсем недавно копался у голландцев в четырехсотлетней истории?

– Там была связь, – возразила Маша. – Современная кража. И не только [1].

– У нас тоже связь, – строго посмотрела на нее поверх очков Любочка. – С моей ближайшей подругой.

– Ведь ее кто-то подставил. – Ксения задумчиво размешивала витой серебряной ложечкой янтарную жидкость. – Они все были дома, но убил кто-то один, и он-то прекрасно понимал, что, скорее всего, подумают на мою бабушку.

– Преступление не смогли раскрыть и по свежим следам, – Машу умиляла их горячность. – Представьте себе, каковы наши шансы сейчас! Я понимаю, Ксения пытается таким образом отделаться от чувства вины. Ты тоскуешь по близкой подруге и хочешь отвлечься от ноябрьских будней, но…

Она столкнулась с Любочкиным взглядом и осеклась.

– Ты правда так считаешь? – откинулась на спинку стула бабка. – Все, что мне нужно после Ирочкиной смерти, – это развлечение на старости лет?

Любочка шумно выдохнула.

– Как думаешь, каково это – полвека носить в себе мерзость ложного обвинения? Ира избегала тем, связанных с теми годами, с той коммуналкой. И ежу понятно было, что там спрятана какая-то старая история. Но я не задала ни одного вопроса. Зачем, думала, копаться? Прямо как ты сейчас. И что получается? Получается, не только Ксения чувствует себя виноватой в том, что с ее случайной «помощью» клевета достала-таки ее бабку – через столько лет. Выходит, и я оказалась нечуткой, плохой подругой и могу считать себя косвенно виновной в Ирочкиной смерти. Ведь если бы я дала ей выговориться, заново оценить ситуацию, возможно, все оказалось бы для нее менее болезненным, – бабка вдруг стукнула ладонью по столу, да так, что они с Ксюшей подпрыгнули от неожиданности. – А я отказываюсь нести в себе чувство вины! И не хочу, чтобы эта история портила жизнь теперь уже Ксюше. Потому что виноват кто-то другой. Тот, кто убил, а сам спрятался за Ирочкину спину!

– Хорошо, – вздохнула Маша. – Как ты себе это представляешь? Что откроется нашему взору через столько-то лет? И почему сейчас, если не получилось тогда?

– Эпоха другая, – выдохнув после страстной тирады и почувствовав, что внучка начинает поддаваться на уговоры, бабка позволила себе закурить. Маша неодобрительно смотрела на ее манипуляции с зажигалкой: подарок благодарных студентов. – Тогда все боялись. Но не всегда того же, чего сейчас. Пятьдесят девятый, шестидесятый – как будто уже «оттепель».

– А на самом деле – еще нет? – Маша под шумок убрала со стола сигареты.

– А на самом деле – только пригревать начало, – затянулась Любочка. – Как же! Время больших ожиданий! С одной стороны, власть вроде как поняла, что народу после войны и сталинской тирании надобно дать хоть глоток свободы и радости. Иначе ноги протянем.

– «Жить стало лучше, жить стало веселее»? – улыбнулась Маша.

– Да. Не намного, но когда нам требовалось много для счастья? – хмыкнула Любочка. – Исчезли талоны и очереди эти безумные. Чуть-чуть наладился, стабилизировался быт. И потом, спутник пустили совсем недавно – в октябре 1957-го. И в том же году Москва «взорвалась» фестивалем молодежи и студентов. А это, девушки, скажу я вам, даже не троекратное – десятикратное ура! Сейчас и не представить, что это тогда для нас значило…

Бабка помолчала, глядя на собственное отражение в темном окне: за ним шел дождь. Освещая косые струи воды, лихорадочно качался под порывами ветра с Балтики уличный фонарь. Ксения осторожно глотнула чаю. Маша сидела, подперев кулаком щеку – она обожала, когда бабка уходила в воспоминания.

– А с другой стороны, – Любочка вздохнула, – тридцать седьмой был еще так близко. Считай, как сейчас середина 90-х. Не вернулись еще все узники ГУЛАГа, не сказана вся правда об Отечественной войне. Впрочем, – хмыкнула бабка, – она до сих пор не сказана. А холодная война – в самом разгаре. Человека еще можно было отправить за инакомыслящую прокламацию-листовку в лагеря. Тяжелое время, но я тогда была много оптимистичнее, – она невесело улыбнулась. – Видимо, свойство молодости.

Маша накрыла ее руку своей, хотела было что-то сказать, но Любочка резко отодвинула стул и встала.

– Иди, Марья, и вылови мне этого гада, пусть он уже мертвый. Мертвый – не значит невиноватый.

– Ну ничего себе! – Петя ходил из комнаты в комнату, выглядывал из пыльных окон. Даже провел пальцем по медальону с Терпсихорой над камином. Прямо по кокетливому алебастровому бедру. – С ума сойти!

– Тебе нравится? – Ксения, улыбаясь, ходила за ним хвостиком, опиралась затылком на дверные косяки. Наконец-то эта квартира станет источником радости! Как давно она хотела, чтобы у их с Петей долгоиграющего романа случился бравурный финал! Черт с ним, с маршем Мендельсона, но иметь свой дом, просторный, теплый, полный детей…

– А Страд куда поставишь? – спросил вдруг, обернувшись к ней, Петя.

И Ксения отшатнулась – не от вопроса, а от выражения его глаз.

– В смысле?

– Ну, наверное, будет какой-нибудь постамент? Рядом – призы, фотографии с президентами? Обычно ставят на каминную полку, но Страд рядом с открытым огнем держать не будешь, так?

Ксения всмотрелась в такое знакомое лицо – круглое, нос картошкой, пухлый, по-детски трогательный рот кривится в попытке усмешки.

– Петя, ты что?.. – растерялась она. – Это же для нас, для наших детей все. Ты съедешь от мамы, потихоньку сделаем ремонт…

– Ах да, – физиономию Пети еще больше перекосила неестественная улыбка. – Еще и в ремонт миллион забабахай! Ты ж теперь миллионерша!

– Перестань! Я что, виновата, что выиграла этот конкурс? Какая разница, кто купит квартиру?