Темный - Юлия Трегубова Страница 10

— А я откуда знаю? — всхлипывала она. — Корочки показали какие-то, прошли и вынесли все. Не оставлять силы на обратный путь, да? Так, да, вы их учили?! Вот и не оставил!

Хрупкий и дрожащий, словно иссохший, с размытыми, изъеденными контурами лист, силуэт женщины отдалялся, а Герман стоял у свежего бугорка сырой земли и так много хотел спросить. Но разве ответит теперь молчаливый хозяин могилы?

«Упустил я что-то, проморгал…»

За большим столом в окружении знакомых и незнакомых людей, под бряканье посуды и всхлипы, молча жевалось одиночество. Одиночество со вкусом кутьи. Прилипало к зубам, приторно-сладкое, оно будто лишало воздуха. Хотелось вырваться наружу и дышать, жить. Но Германа не оставляло ощущение, что оплакивал он не только паренька.

— Герман Петрович, — окликнул кто-то в тот самый момент, когда Герман уже собрался незаметно покинуть университетскую столовую, — погоди. Давай выйдем на улицу, поговорим. Тут и правда душновато.

Степан Федорович нагнал его, наскоро пожал руку и повел к выходу. Лоб у завкафедрой блестел, покрытый испариной. И весь он был запыхавшийся, оборачивался то и дело, словно тайком пробрался в чужой дом и скрывается от посторонних глаз.

Герман ничего не ответил, молча пошел следом, лишь рукава натянул на кисти рук да туго зажал в кулаки.

— Похороны да поминки всегда дело такое, малоприятное, — начал Степан Федорович издалека. По нему было видно, что разговор он затеял вовсе не о поминках, да вот подойти к делу все никак не решался, мялся да взгляд отводил.

Герман всегда чувствовал какое-то отвращение то ли к себе, то ли к собеседнику, когда тот вот так не мог в глаза при разговоре посмотреть. Если скрывать тебе нечего и совесть чиста, то прятаться да вилять не будешь. И говорить с таким тошно. Будто маска какая-то перед тобой. Так и хочется бегающие глазки поймать да заглянуть в эту муть непроглядную.

— Ты что-то сказать хотел? — сухо спросил Герман, когда они вышли на улицу и остановились у крыльца служебного входа.

Разводить долгий и пустой разговор ради приличий ему совсем не хотелось. Ни повод, ни настроение к тому не располагали.

— Да, Герман Петрович, я собственно по делу, да, — снова замялся начальник, — тут, эта, следователи уже беседовать с нашими стали. Так вот это, возвращаясь к нашему разговору-то, ты подумал?

— А что я должен был подумать? Я, по-моему, уже все сказал.

Степан Федорович вздохнул глубоко, помолчал, оценивающим взглядом окинул Германа с головы до ног.

— Необдуманно ты тогда сказал, Герман Петрович. Все-таки юноша не совсем в себе был. Да и нам лишние проверки ни к чему. — Он сделал многозначительную паузу и добавил, перейдя на шепот: — Даже мать бедолаги говорит, мол, что не в себе он был. Странный. Но, правда, она вполне недвусмысленно намекает, что работа над дипломом его из себя-то и вывела. Да-да! Учти.

— Ну так и что? — возмутился Герман. — Лично я не замечал в его поведении ничего такого. И ребята, друзья его, кстати, тоже. А мать сейчас не в том состоянии, чтобы…

— Эк ты поосторожнее, — перебил его Степан Федорович, — не тебе оценивать, в каком мать состоянии. Следователи не психоаналитики, однако ж.

Лицо у завкафедрой раскраснелось, пот уже тяжелыми каплями начал стекать со лба.

— А мне-то зачем быть поосторожнее? — не понял Герман.

— Понимаешь ли, Герман Петрович, в наших общих интересах было бы придерживаться всем одной версии. А уж коли ты такой несговорчивый, то сам же на себя беду и накликаешь. Ну сам посуди, мне ставить под удар весь наш коллектив и репутацию университета резона нет. И вполне может оказаться, что парень-то с катушек слетел из-за неадекватной нагрузки дипломного руководителя. Да еще если какие другие отношения заподозрят… Э-эх, — и Степан Федорович покачал головой.

— Какие еще другие отношения?

От возмущения Герман повысил голос так, что прохожие стали оборачиваться и подозрительно коситься в сторону шепчущейся парочки.

— Народ у нас, сам знаешь, любит подобные сенсации. Так что смотри, Герман, — и на этих словах завкафедрой, подняв брови, покачал головой, — придется от работы тебя отстранить до выяснения всех обстоятельств.

— Это еще зачем? — вспылил Герман. — На что это ты все намекаешь? Сам прекрасно знаешь, что все нормально у нас было.

— Знать-то знаю, да я тебя предупредил, — строго отрезал начальник и, не прощаясь, развернулся обратно в сторону столовой.

Дверь захлопнулась, и за ней скрылась сальная макушка заведующего кафедрой.

Остаток дня обещал быть мерзким. Надо было многое обдумать, даже то, о чем думать совсем не хотелось. По всей видимости, придется самому разбираться в этой странной смерти. Сколько всего недосказанного заглотнула ненасытная могила? Сколько загадок зарыли в сырую землю?

Герман вернулся в пустую квартиру, наглухо задернул шторы и упал лицом в подушку так, чтобы весь мир разом потух, звуки притихли.

Но все же совсем спрятаться от внешнего мира не получится. И Герман это понимал. Голова гудела, сохранять ясность мысли становилось все труднее. В памяти всплывали обрывки фраз. Сальные намеки завкафедрой: «Народ у нас, сам знаешь, любит подобные сенсации».

Но тут же в сознание врывалась черная вуаль и срывающийся на плач голос: «Из-за вас это все. Не выдержал он… Он еще и остыть не успел, как эти стервятники пришли, вещи его перерыли».

«Стервятники, стервятники», — бормотал Герман, почти забывшись.

Тишина окутала его, сковала тело. Только кинжал моргал случайными отблесками то ли лунного света, то ли любопытных взглядов фар изредка проезжающих во дворе машин. Шторы покачивались от гуляющего сквозняка. Холодок крадучись пополз по низу, потянулся змейкой к ногам.

— Аха-ха! — раздался глухой смех.

Герман обернулся, но никого не было. Смех повторился, отозвался эхом.

— Кто здесь? Что вам надо? — крикнул он в темноту.

Легкое движение почувствовалось за спиной. Теперь он был уверен, что не один. Шептание тысячи голосов обрушилось на него в одно мгновение. Словно бесплотные демоны облепили его с ног до головы и наперебой диктовали свои чудовищные мысли — ловушки для разума.

Экран ноутбука ожил, ослепительно белым листом текстового редактора ударил в глаза.

— Нет, нет, — стонал Герман, — я не буду это писать!

— Тебе всего лишь надо слушать, — донесся из темного угла глухой низкий голос.

— Кто это? — оцепенев от страха, спросил Герман, но тут же пожалел — на некоторые вопросы лучше не знать ответов, не слышать.

В темноте глаза Германа уловили движение, что-то холодное надвигалось на него. Через секунду показалось черное облако размером с человека. На уровне головы, словно глаза, зияли две дыры, прорывая пространство своим ледяным тусклым светом.