Игра в прятки - Джеймс Паттерсон Страница 11

— Не волнуйтесь. Мы еще повторим эти песни, когда все соберутся. Те же, кто не поленился прийти пораньше, заслуживают особого блюда. Вы ведь настоящие любители музыки, верно?

Аплодисменты. Свист. Смех. Но загадка так и не прояснилась. Почему «РВСР» вышли так рано? Что они делают на сцене?

— Мы спели эти песни, потому что на то есть особая причина. Все они, все три, — наши лучшие. Я это знаю. И вы тоже это знаете. Верно?

Зрители бурно выразили свое согласие с мнением Эндрю.

— А дело в том, что все они написаны одним человеком, одной женщиной.

Кто-то из десятков тысяч собравшихся, наверное, знал мое имя. Кто-то, возможно, слышал о том, что я еще и пою. За спиной Эндрю Тоуна несколько рабочих выкатили на сцену пианино. Огни погасли, остался лишь круг света, в который мне предстояло войти.

Зрители настороженно притихли. Эндрю удалось разжечь их любопытство.

— Она — настоящая женщина с характером, — продолжал Тоун, отступая в тень. — Сегодня ее первый живой концерт — вот почему мы пришли пораньше. Мы хотим представить ее вам. Так что слушайте. Откройте души. ПЕРЕД ВАМИ УДИВИТЕЛЬНАЯ, ПОТРЯСАЮЩАЯ, ВЕЛИКОЛЕПНАЯ МЭГГИ БРЭДФОРД!

Я слушала Эндрю, а он все говорил и говорил. Лишнее, подумала я. Они будут ждать слишком многого. Они будут ожидать не меня, а какую-то звездную певицу.

Я слушала Эндрю. Он говорил не обо мне. Эти слова не имели ко мне никакого отношения. Не могли иметь. Напряжение уже сдавило грудь будто стальным обручем, а я и без того с трудом брала высокие ноты со своим контральто.

В какой-то момент показалось, что я не смогу не только петь, но и играть. Я совершенно не ощущала себя «женщиной с характером». Скорее наоборот.

От волнения я едва дышала.

И все же я заставила себя выйти на сцену. Раздались аплодисменты. Теплые, но слабые. Мне вспомнились слова Эндрю: «Сегодня ее первый живой концерт».

Набравшись храбрости, я обвела взглядом громадную колеблющуюся гору лиц с яркими пятнами одежды и остановилась на кажущемся огромным и пугающим в белом пятне света пианино.

О Боже, у меня ничего не получится. На меня смотрит целый город.

Накатившая внезапно волна паники словно перенесла меня в те далекие дни детства, когда я страдала от заикания и насмешек.

Я огляделась. Многие из музыкантов оркестра были знакомы мне по записям в Нью-Йорке. Сейчас они стояли и тоже аплодировали.

— Хватит, ребята! — крикнула я. — Или вы меня не узнаете?

— Давай, Мэгги, задай им! — прокричал в ответ барабанщик Фрэнки Константини. — Ты — лучшая!

Не знаю как, но мне все же удалось добраться до пианино. Я даже ухитрилась сесть, не свалившись со стула и не лишившись чувств.

При росте в пять футов и восемь дюймов я считаюсь довольно-таки высокой женщиной, и Барри потом уверял, что выглядела я в тот вечер «потрясающе», однако у меня было такое чувство, что я снова превратилась в неуклюжую, неловкую девочку-подростка. Единственное, в чем я была уверена, так это в волосах, длинных, роскошных волосах, каскадом падающих на спину.

Я взяла в руки блестящий серебристый микрофон и заговорила:

— Я жила в Вест-Пойнте, возле Военной академии. Была домохозяйкой и матерью. Меня называли миссис Брэдфорд. Помню, мне нравилось сидеть на чердаке. И еще там жила белка по кличке Смуч. До рождения моей дочери, Дженни, белка была моим другом. Мне нравилось сидеть на чердаке, потому что там я чувствовала себя в безопасности. Там я не боялась, что муж придет и ударит меня. Там я начала писать песни.

В голове у меня словно взорвалась бомба. Я ясно увидела Филиппа, я услышала его шаги по лестнице нашего старого дома, его злой голос.

«Ты не спрячешься от меня!»

Руки задрожали.

Я заставила пальцы ударить по клавишам и запела, вкладывая в песню всю душу, все сердце:

Прекрасная хозяйка,

Чудесная жена.

Вот кем еще совсем

Недавно я была.

Я даже полюбила домашние дела.

Потом он поднял руку,

Потом он поднял руку,

Он руку поднял на меня,

И я как будто умерла.

А ведь была любовь, была.

Ее он смог спалить дотла,

Она со мною умерла…

Хоть я живу, но я мертва.

К чему слова… К чему слова…

Аплодисменты стали громче, а потом — что уж совсем невероятно — еще громче. Зрители притопывали в такт музыке, и шум ощущался как некое физическое присутствие, как некая сила, поднимающаяся со стадиона и возносящая меня на небывалую высоту.

И тогда я поняла, что все эти люди поверили мне. Поверили тому, что я им рассказала.

Никогда в жизни я не испытывала ничего подобного, даже во сне, и, скажу откровенно, будь моя воля, я пела бы бесконечно долго.

Так было. Теперь все иначе.

Мне и в голову не могло прийти, что когда-нибудь я окажусь там, где нахожусь сейчас, в нью-йоркской тюрьме.

Это кажется невероятным, непостижимым. Самый изощренный ум не смог бы представить тот набор обстоятельств, совпадение которых создало сегодняшнюю ситуацию.

Несколько дней назад меня навестила женщина по имени Дебора Грин, одна из лучших и наиболее уважаемых специалистов в области психиатрии.

Подумав, я решила, что вряд ли можно обвинять кого-то в том, что меня сочли сумасшедшей.

Мужеубийца.

Так меня окрестили репортеры.

Черная вдова из Бедфорда.

Доктор Грин ожидала меня в маленькой комнате позади часовни, и это обстоятельство заставило меня улыбнуться.

Мне было приятно узнать, что доктор Грин специализируется не на убийствах, а на делах, связанных с физическим насилием в семье.

Наверное, чтобы снять напряжение, она начала с того, что рассказала о себе, объяснила причины, почему выбрали именно ее, и добавила, что, если я почему-либо буду против, она уйдет. Спокойная, примерно моего возраста, без претензий, доктор Грин умела располагать к себе.

В общем, мне она понравилась. Что касается доверия, то оно ведь не приходит вот так сразу, верно?

— Давайте сделаем так, — сказала я. — Я расскажу вам о себе, расскажу, что знаю. Думаю, нам ни к чему таить друг от друга какие-то секреты.

В комнате была кушетка, однако я предпочла не ложиться, а сесть у стола. Доктор Грин кивнула и улыбнулась. У нее это хорошо получалось — разговаривать с людьми.

Конечно, я совсем не собиралась выкладывать ей все. Был один секрет, который я не хотела выдавать ни ей, ни кому-либо другому.