Клуб гурманов - Саския Норт Страница 11

— Что ты имеешь в виду?

Она взяла мою руку и стала перебирать пальцы. Из глаз у нее закапали черные от туши слезы.

— У Ханнеке был роман с Эвертом.

— Что ты говоришь!

— Уже полгода.

— А как ты узнала?

— Мне рассказала Анжела. Она видела их вместе. Они гуляли в дюнах, страстно обнявшись.

Друф положил тяжелую голову ей на колени и стал смотреть на нее. Бабетт погладила его шоколадную шерсть.

— Идти в обнимку еще не означает роман.

— Он сразу же признался, когда я приперла его к стенке.

— О Боже.

— Я не знаю, что она с ним сделала, но все беды начались с нее, это точно. Его болезнь еще больше усилилась из-за их романа, а когда он закончился, это его совсем сломило.

— Полиции это известно?

— Нет. Какой смысл? Я не хочу, чтобы об этом кто-то знал. Тебе я сказала, потому что ты моя лучшая подруга. Анжеле я тогда наврала, что все выяснила, между ними ничего не было, что они просто по-дружески гуляли в дюнах. Иво тоже в курсе, мы с ним решили держать это в тайне. Это же такое унижение. Надо думать о детях.

— Мне кажется, тебе надо выпить, — сказала я, вскочив на ноги, сердце у меня дико билось. Я не имела ни малейшего понятия, как себя вести после этой истории. Меня очень задело, что Ханнеке мне не доверяла, и я была в шоке, что женщина, которую я считала своей лучшей подругой, оказалось, завела роман с мужем одной из нас. Человеком, который сейчас мертв. Вопрос, причастна ли Ханнеке каким-то образом к его смерти, я не осмеливалась задать ни Бабетт, ни даже себе самой, но он не выходил у меня из головы.

Иво вошел в кухню с совершенно разбитым видом. Щеки у него покраснели от холода, на кончике носа висела капля, которую он смахнул рукавом, как делают дети.

— Ее нигде нет, — задыхаясь, проговорил он.

— Может, позвонить в полицию?

Я налила три бокала шардонне и протянула один из них ему. Он заглянул в комнату и увидел, что там сидит Бабетт.

— Думаю, не надо. Да, она скоро заявится, пьяная в доску. Привет, Бабетт, а что ты не спишь?

— Да не могу я спать.

В этот момент зазвонил телефон. Иво побежал взять трубку. Я взглянула на часы в кухне. Было половина второго.

— Ханнеке?

— Где ты, черт возьми?

— Как ты там оказалась?

— Забрать тебя оттуда?

— Нет, я хочу, чтобы ты приехала домой…

— Боже мой, ну перестань ломаться!

— Нет-нет, я не могу. Дети спят.

— У тебя есть деньги?

— Хорошо, если тебе нужно…

— Ты тоже иди спать, хорошо? Пожалуйста, возьми в этой гостинице номер.

— Ты тоже. Подожди…

— В Амстердаме. Эта курица в Амстердаме, — пробормотал он. — Завтра позвонит. Говорит, что хочет побыть одна…

Бабетт подошла к нему, взяла в ладони его разгоряченную голову и поцеловала в лоб.

— Все будет хорошо, — прошептала она.

«Сегодня вечеринка. Что надеть?» Это было моей первой мыслью, когда в семь часов утра прозвонил будильник.

Михел уже ушел. Дети еще спали. В желудке урчало от волнения. С одной стороны, я радовалась и ликовала как ребенок, а с другой — мне было страшно, как перед экзаменом. Я думала о том, какой одинокой здесь стала. Мне так хотелось, чтобы кто-нибудь спас меня из этой серой рутины, когда каждый день надо было вставать, отводить детей в школу, делать домашние дела, забирать детей, нестись на хоккейные тренировки и теннис, покупать продукты, готовить, укладывать детей спать, встречать с работы выжатого как лимон Михела, смотреть телевизор и снова ложиться спать.

Весь день меня била нервная дрожь, по телу пробегал приятный холодок, стресс гонял меня от парикмахера к косметологу, а потом я поехала с Ханнеке в город, где она подбила меня купить красное, отдающее цыганщиной платье, бюстгальтер «пуш-ап» с силиконовыми вставками и черные туфли на сумасшедшей шпильке.

— Тебе надо в них только прийти, дорогуша, произведешь впечатление, а когда пойдешь танцевать, просто скинешь. А в постели опять наденешь!

Никогда раньше я не покупала таких дорогих вещей, у меня даже закружилась голова, когда я расплачивалась. Я даже испугалась немного, ведь я за два часа выбросила на ветер свою месячную зарплату. Если бы Михел увидел эту сумму, он пришел бы в ярость. Когда я сказала об этом Ханнеке, она рассмеялась.

— Это же твои собственные деньги! А сколько, ты думаешь, стоит костюм, в котором он ходит на работу? Да ладно тебе. И к тому же, ему об этом знать вовсе не обязательно.

Она оторвала от моего платья и лифчика ценники и сожгла их вместе с чеком.

— Вот так. Теперь засунем все добро в пакет от «Н&М», [2]и ни одна собака не докопается.

Мы пили вино у нее в саду, откуда открывался вид на луг, сплошь заросший лютиками и дудочником, где, громко крича, скакали наши дети. Мои дочери оставались здесь сегодня на ночь и собирались есть с няней пиццу. Ханнеке демонстрировала свою обновку на этот вечер: белое асимметричное платье на бретельках с необработанными швами, и спрашивала, как оно мне нравится.

— Роскошно, — сказала я, хотя мне совершенно не нравилась асимметричная одежда, тем более, которая выглядела так, будто ее надели наизнанку. Но Ханнеке была моей подругой, моей первой, настоящей подругой в этой деревне, и за прошедшие два года мне ни разу не было так весело, как сейчас с ней.

— Ух, и заведем мы парней сегодня вечером, — сказала она, игриво покачала бедрами и сжала руками грудь.

— Это точно.

Я подняла бокал и выпила все одним глотком. Ханнеке подхватила юбку и босиком побежала в дом, через несколько минут оттуда загремела песня «It’s Raining Men», и она, танцуя и напевая, снова выскочила на террасу. Она вытащила меня из плетеного кресла и стала размахивать руками, чтобы я танцевала вместе с ней.

Тот вечер выдался на редкость душным. Уже в начале тенистой улицы было слышно романтичную музыку, и чувствовался керосиновый запах факелов. Когда мы с Михелом увидели возвышающийся над соснами гигантский шатер, похожий на палатку бедуинов, на нас обоих напал нервный смех. Мы лавировали на велосипедах между припаркованных по обе стороны дороги джипов, заглядевшись на сад, освещенный марокканскими лампами, и дом, весь из дерева и стекла, который прятался за соснами. Михел взял меня за руку, я почувствовала, что его ладонь вспотела.

— Потрясающе выглядишь, дорогая, — сказал он, чтобы успокоить меня, и поцеловал в лоб.