Дочь болотного царя - Карен Дионне Страница 11

Я представляю, как мать все худела по мере того, как раздувался ее живот. За первые годы, проведенные в хижине, она сильно потеряла в весе. Впервые увидев ее фото в газете, я поразилась тому, какой пышной она была раньше. Но затем, на пятом месяце беременности, когда та стала заметной, случилось нечто из ряда вон выходящее. Отец отправился с ней по магазинам. Похоже, увлекшись подготовкой к похищению мамы и их жизни в хижине, папаша забыл запастись одеждой для будущего ребенка.

Эти его трудности до сих пор вызывают у меня улыбку. Представьте, этот находчивый лесной житель, ухитрившийся похитить юную девушку и держать ее в плену более четырнадцати лет, не предусмотрел неизбежных последствий супружеской жизни. Представляю, как он обдумывал варианты, склонив голову набок и задумчиво почесывая бороду. Вариантов у него было немного. Оставаясь верным себе, он выбрал самый практичный из них и стал собираться в Су, единственный город в радиусе пятидесяти миль от нашей хижины, где можно найти «Кей-март» [10]. Съездить с мамой в магазин оказалось не так уж сложно. И другие похитители поступали так же. Рано или поздно людей перестают искать, воспоминания стираются. Пока жертва не пытается установить с кем-то зрительный контакт и как-то себя проявить, риск невелик.

Отец постриг ее под мальчика и покрасил ее волосы в черный цвет. Тот факт, что у него в хижине нашлась черная краска для волос, стал ключевым в последующем обвинении, которое смогло доказать, что в его поступке был злой умысел. Иначе откуда он мог знать, что краска ему понадобится? Или что моя мать окажется блондинкой? Любой, кто взглянул бы на них, решил бы, что это отец ходит по магазинам со своей дочерью. Даже если бы кто-то случайно заметил ее живот – ну и что? Никто бы и не подумал, что мужчина, держащий девушку под руку, – не ее отец, а отец ребенка. Позже я спрашивала маму: почему она никому не сказала, кто она, не обратилась за помощью? Она ответила: потому что чувствовала себя невидимой. Не забывайте, маме было всего шестнадцать, и к тому моменту отец уже больше года внушал ей, что никто ее больше не ищет. Что всем плевать. И, так как никто не обращал на них внимания, пока они разгуливали по детскому отделу и наполняли свою тележку, она в это поверила.

Отец купил по две пары всего, что могло мне понадобиться, всех размеров, от младенческого до взрослого. Как потом говорила мама, «одно стирать, одно носить». Это были вещи для мальчиков, потому что они подошли бы вне зависимости от того, какого пола будет ребенок, да и какой толк от платья в хижине? Значительно позже, после того как полиция очистила место преступления, а репортеры осадили наш холм, кто-то сфотографировал ряд обуви, выстроенной по размеру вдоль стены в моей спальне. Мне говорили, что снимок пользовался успехом в «Твиттере» и «Фейсбуке». Для людей это фото стало свидетельством злой натуры моего отца и наглядным доказательством того, что он намеревался держать меня и мою мать в заложниках всю жизнь. Для меня же эти ботинки были просто отметками взросления, вроде тех, которые люди оставляют на стенах, измеряя рост своих детей.

Кроме того, в тот день отец купил для мамы две рубашки с длинными рукавами, две футболки, две пары шорт и джинсов, шесть пар белья и большой лифчик, фланелевую ночную рубашку, шапку, шарф, перчатки, ботинки и зимнюю куртку. Он похитил маму десятого августа, и куртка, которую она носила прошлой зимой, была отцовской. По словам мамы, он не спрашивал, какие цвета ей нравятся или какой бы она хотела шарф, однотонный или полосатый. Он сам для нее все выбрал. И в это несложно поверить. Отец любил все контролировать.

Даже несмотря на низкие цены в «Кей-март», эта поездка наверняка влетела ему в копеечку. Понятия не имею, откуда у него взялось столько денег. Он мог заработать на продаже бобровых шкур. Или подстрелил волка. Когда я была маленькой, охота на них считалась незаконной на Верхнем полуострове. Но рынок шкур процветал всегда, особенно среди коренных американцев. В конце концов, он мог украсть эти деньги. Или использовать кредитку. Я многого не знаю о своем отце.

Я часто думала о том дне, когда появилась на свет.

Мне приходилось читать блоги девушек, похищенных и живших в плену, и они помогли мне понять, через что пришлось пройти моей матери.

Она должна была учиться в школе, влюбляться в мальчиков или тусоваться с подружками. Ходить на репетиции местной группы, и футбольные матчи, и бог знает куда еще любят ходить дети в этом возрасте. Но вместо всего этого ей пришлось рожать ребенка, да еще и без чьей-либо помощи, если не считать человека, который отнял ее у родных и насиловал снова и снова, пока она не сбилась со счета.

Весь тот трудный день мама провела на старой деревянной кровати в спальне родителей. Отец застелил постель самыми тонкими простынями, какие только смог найти, потому что знал: к тому моменту, когда я появлюсь на свет, их уже можно будет выбросить. Он проявлял заботу, как умел, то есть периодически предлагал маме что-нибудь поесть или приносил ей стакан воды. Но большую часть времени мама оставалась в одиночестве. Со стороны отца это не было жестокостью, хотя он умел быть жестоким. Просто, пока не настало время родов, он мало что мог сделать.

В конце концов показалась моя голова. Я была крупным ребенком. Матери пришлось потрудиться, выталкивая меня наружу, и вот все было кончено. И в то же время нет. Прошла минута. Пять. Десять. И тогда отец понял, что у них появилась проблема. Плацента не отделялась. Не знаю, как он понял это, но как-то понял. Он приказал маме схватиться за столбики на кровати и приготовиться к тому, что будет больно. Мама говорила: она не могла представить, что будет еще хуже того, через что ей уже пришлось пройти, но отец оказался прав. И она потеряла сознание.

Кроме того, она сказала, что отец серьезно навредил ей, когда сунул руку внутрь и попытался самостоятельно отделить плаценту, и поэтому у нее больше не было детей. Не знаю. Братьев и сестер у меня действительно не было, так что, наверное, это правда. Но я точно знаю: если плацента не отделяется, действовать нужно быстро, если хотите спасти роженицу, и вариантов у вас немного. Особенно когда поблизости нет ни врачей, ни больницы.

Несколько дней мама пролежала в лихорадке, развившейся после неизбежной инфекции. Отец давал мне пососать тряпку, смоченную в сахарной воде, чтобы я вела себя тихо между теми моментами, когда он подносил меня к материнской груди. Иногда мама приходила в сознание, но это случалось редко. Каждый раз, когда она просыпалась, отец заставлял ее пить чай из ивовой коры, пока тот не поборол лихорадку.

Теперь я понимаю, почему мама всегда была так безразлична ко мне: она никогда не чувствовала связи со мной. Она была слишком молода и слишком больна в те дни, когда я появилась на свет. Слишком напугана, одинока и сломлена собственной болью и страданиями, чтобы заметить меня. Иногда, когда дети рождаются в подобных ситуациях, именно они становятся для матерей смыслом жизни и помогают им двигаться дальше. К сожалению, со мной случилось иначе. Слава богу, что у меня был отец.