Живописец смерти - Джонатан Сантлоуфер Страница 12

— Уилли, ты спятил? — Кейт повернула ключ зажигания. — Разрядишь аккумулятор. И как же мы поедем? Уилли открыл рот, собираясь что-то ответить, но не произнес ни звука, только обиженно насупился.

— Ладно, извини.

Кейт очень хотелось его обнять, прижать к себе и проплакать всю оставшуюся жизнь. Но какие, к черту, слезы, когда перед домом Элены стоит десяток патрульных машин, а у подъезда собралось множество копов. Нет, плакать нельзя, иначе эту сволочь никогда не найдешь.

— Тебе придется дать показания, — сказала она, вытаскивая сигарету и одновременно нажимая кнопку автомобильной зажигалки.

— О чем ты говорила с этим типом в галстуке-бабочке? Он все показывал на меня.

— О том, что тебя сейчас будут допрашивать. — Зажигалка была похожа на горячий уголек. Кейт затянулась.

К их машине направились двое полицейских.

— Ничего страшного, — произнесла Кейт, потянувшись, чтобы открыть дверцу со стороны Уилли. — Просто расскажи им правду.

— Ты не пойдешь со мной?

— Нет. Мне надо заняться кое-чем. — Кейт глубоко вздохнула. — Понимаешь?

Уилли бросил на нее выразительный взгляд и обреченно пожал плечами, как будто говоря: «Бросаешь меня в беде? »

— Ладно тебе, — мягко промолвила Кейт, глядя ему в глаза. — С тобой ничего не случится. А я позвоню Ричарду, он приедет и заберет тебя из участка.

Уилли начал медленно выходить из машины. Кейт включила зажигание, завела двигатель, затем опустила стекло.

— Уилли, подожди. — Она подала ему пару влажных салфеток. — Вытри кровь с ботинок.

— Эй! — Мид постучал по ветровому стеклу. Его тонкие губы злобно подергивались. — Куда вы собрались?

— Мне нужно кое с кем увидеться, — ответила Кейт.

— В самом деле? — Злость Мида трансформировалась в натянутую улыбку. — Так вот, увидитесь с этим кое-кем позднее. А в данный момент пойдете со мной.

Неужели эта чертова картина — подделка? Не может быть.

Уильям Мейсон Пруитт вдохнул в себя дым сорокадолларовой сигары. Вот уж чего он не переносил, так это разного рода неприятные неожиданности, особенно если это имело отношение к какой-нибудь ценной картине из его коллекции. Пруитт отступил на несколько шагов, выдохнул облако дыма, критически оценивая залитый солнцем пейзаж работы Моне. Это была одна из поздних работ мастера, которую он написал в Гиверни. Пруитт купил ее у нью-йоркского музея Метрополитен шесть или семь лет назад. Он был тогда членом совета и, когда у музея возникли серьезные денежные проблемы, вовремя подсуетился и провернул сделку. Ну и что из того, что ее не утвердил совет? Подумаешь, большое дело. Его что, застукали, когда он подкладывал бомбу в хранилище самых ценных работ музея? Чепуха. После этого, не дожидаясь публичного скандала, он постарался потихоньку выйти из совета.

Кучка напыщенных ничтожеств.

Пруитт рассмеялся. Его челюсти забавно задвигались туда-сюда, как будто исполняли маленький хулахуп. Ему было смешно, потому что большинство людей считают его тоже напыщенным ничтожеством.

Если бы они только знали.

Он рассмеялся снова, на сей раз утробным смехом. Его обширное нутро солидно нависало над бежевыми брюками от Барбери. Что касается художественных вкусов, то он был эклектик. И особое пристрастие питал — кто-то может назвать это слабостью — именно к классическому искусству, хотя это сейчас не модно.

В руке у него было новое приобретение. Он крепко ухватил его за угол своими мясистыми пальцами, большим и указательным. Наконец решился и через пару минут справился с ленточкой. Удалить ее было непросто — пальцы-то неуклюжие. Еще минута ушла на прозрачную обертку. Пруитт рассматривал великолепный золотой оклад, окружающий головы Марии и Христа, и его пронзительные глазки под припухшими веками приняли томное выражение. Запрестольный образ. Он добыл это сокровище в Тоскане у приходского священника, который остро нуждался в деньгах. Правда, чтобы доставить эту вещицу сюда, пришлось исхитриться, потому что противное итальянское правительство запретило вывоз из страны антиквариата. Ну что ж, у них свои проблемы, а у Билли Пруитта свои.

Он устроился в мягком, обитом кожей вращающемся кресле, пустил облако сигарного дыма (сигара настоящая кубинская, сделанная вручную) и задумался, глядя, как оно уходит в потолок и там рассеивается вблизи изящной лепнины. Это было его самое любимое место в квартире. Приют отдохновения. Библиотека. Кругом темная кожа и красное дерево.

Что сказала эта девушка, ну та, которая считала себя очень крутой, о моей библиотеке и вообще об этой квартире на Парк-авеню? Кажется, что-то вроде: «У тебя тут как в павильоне киностудии». В общем, оценила мое жилище очень пренебрежительно. Вначале она мне понравилась своей грубостью, по это длилось недолго. Девица просто напрашивалась, чтобы я ее выпорол, а потом почему-то заартачилась. Как-то нехорошо тогда получилось.

Пруитт поднес небольшой запрестольный образ к изливающей янтарный свет настольной лампе (антикварной, медной), чтобы полюбоваться нежными красками и дивной живописной манерой. Как все тщательно выписано, какое внимание к деталям! Уж что-что, а это он оценить мог. Теперь уже никто не придерживается таких критериев при оценке произведений изобразительного искусства. Взять хотя бы Музей современного искусства и его хранителей или членов совета, среди которых Пруитта особенно раздражал мистер Ротштайн, этакий пижон в часах «Ролекс» за десять тысяч долларов. И такие люди не переведутся. Во всяком случае, в ближайшем будущем. В этом Пруитт был уверен.

Он закончил осмотр, упаковал запрестольный образ XIV века в мягкий замшевый пакет и засунул поглубже в нижний ящик письменного стола, тоже антикварного (США, XVII век). Он еще не решил окончательно, что с этим делать — оставить или…

Ладно, там посмотрим.

Пруитт поднялся из-за стола, не без труда, надо сказать. А как же, ведь два-три мартини ежедневно — это не шутка, плюс паштет из гусиной печенки не реже раза в неделю, черные трюфели, это когда сезон, и, конечно, блины с икрой — тут чем чаще, тем лучше. Он полез рукой под рубашку (светло-розовую, в мелкую полосочку, сшитую на заказ), чтобы погладить живот.

Может быть, пора сесть на диету?

Пруитт прошел в ванную комнату. Снял трусы, высокие тонкие носки и взгромоздился на напольные весы, которые подтвердили: Да, от блинов придется отказаться. Хотя бы на время.

Он хмуро оглядел себя в зеркале в мраморной раме, затем наклонился, чтобы получше рассмотреть голубовато-красные прожилки, испещрявшие его нос картошкой. ..

Может быть, сделать лазерную терапию? Очевидно. Пруитт обильно окропил себя дорогой туалетной водой. Ванну принимать было некогда, он слишком долго провозился с этим запрестольным образом, потом еще сокрушался по поводу увеличения веса.