Старая ратуша - Роберт Ротенберг Страница 12

Вот почему он решил теперь послушать речи Черчилля. Большой знаток английской истории и языка, Черчилль великолепно чувствовал силу и мощь простых англосаксонских слов. Он предпочитал их более вычурным и растянутым норманнским словам иностранного происхождения. И его знаменитая речь «Мы будем драться с ними как на море, так и на суше…» — ярчайший тому пример. Все слова в ней были англосаксонскими, кроме последней фразы: «…но мы ни за что не сдадимся». «Surrender» оказалось единственным трехслоговым словом во всей речи — растянутое слово, заимствованное из французского, вместо простого и короткого англосаксонского «give up». [7]Тем самым Черчилль подчеркивал, что даже идея капитуляции была чужда его британской аудитории.

Позже Фернандес, сидя на заседании суда, слушал показания свидетеля. Поначалу рассказ мужчины казался ему абсолютно правдоподобным, но в самом сложном месте истории все изменилось. Фернандес сразу определил, что мужчина лжет, но не мог понять, почему так решил. И только позже, знакомясь со стенограммой, поймал себя на том, что машинально обводит рукой норманнские слова.

Не было сомнений: когда свидетель использовал в своей речи простые англосаксонские слова, он говорил правду: «Я вошел на кухню и увидел Тамару. Она готовила ужин». Однако, начав употреблять норманнские слова, он стал юлить: «Насколько я вспоминаю… описав дугу, сковорода в ее руке… стараясь быть предельно точным… я счел, что она намеревалась запустить ее в моем направлении… я начал подумывать о том, чтобы в целях самозащиты связаться с полицией…» Он врал.

Улыбнувшись, Фернандес вставил кассету в автомагнитолу и лихо выкатил из подземного гаража. Долгие годы он не переставал поражаться, как часто простой анализ показаний свидетеля приносит свои плоды.

Тридцать пять минут спустя он заезжал на стоянку, расположенную к северо-западу от зала судебных заседаний, находившегося в старом здании муниципалитета. Было уже около восьми. Мало того, что опоздал на «раннюю» парковку, так еще трое сотрудников приехали раньше его — их автомобили уже стояли здесь.

Проклятие. Уже много месяцев Фернандес появлялся на стоянке к 7:25 — раньше остальных. Стоит только ради короткого удовольствия задержаться дома, и вот пожалуйста. Он занял ближайшее свободное парковочное место.

Чтобы выйти к старой городской ратуше, надо было пересечь широкую площадь перед новым зданием муниципалитета. Даже в такой ранний час в этом месте оказалось полно спешащего на работу народа. На большом открытом катке на южной стороне люди скользили по льду на коньках: кто-то — в деловом костюме, кто-то — в спортивной одежде.

Когда Фернандес был маленьким, родители, подкопив денег, купили ему подержанные коньки и по воскресным дням таскали его на этот каток — так делали все иммигранты. Как ни старался, ему не удавалось удержать ноги прямо, и он не переставал удивляться легкости, с какой канадские ребятишки скользили по ледяной глади.

Он стремительно пересек Бей-стрит и через заднюю дверь нырнул в здание старой городской ратуши. Махнув удостоверением молодому полисмену, взбежал по старой металлической лестнице и приложил свой пропуск к электромагнитному устройству, чтобы пройти в дверь.

Центральная канцелярия Высокого суда Торонто находилась в огромном помещении с непомерным, как в муравейнике, количеством офисов — горькое наследие планировщиков, умудрившихся запихнуть тридцать пять офисов в пространство, рассчитанное на двенадцать. Большинство комнат были забиты бумагами и книгами, горами белых картонных коробок с надписями типа «Сандрилингхэм — убийство второй степени — проверка свидетеля — право на адвоката», сделанными от руки сбоку черным маркером. А вот Фернандес содержал свой офис в чистоте.

Обычно приходя первым, он, открыв дверь, сразу чувствовал острый запах холодной недоеденной пиццы и залежалого, остававшегося с вечера в микроволновке попкорна. Однако нынешним утром воздух уже пропитался запахами свежесваренного кофе, горячих тостов и только что почищенных мандаринов.

Не обращая внимания на доносящийся из холла гул голосов, Альберт поспешил к себе в офис. Присоединяться к утренней болтовне не в его стиле. Кроме того, коллеги, пришедшие на службу позже, проходя мимо его комнаты, увидят, как он упорно работает.

Вытащив из единственного в своем офисе канцелярского шкафчика дело об ограблении, он сел за стол. К восьми часам — времени, когда он обычно пребывал здесь в гордом одиночестве — хор голосов в холле стал нарастать. Кто-то включил радио, однако голос радиоведущего утонул в общем шуме.

В конце концов Фернандес не выдержал. Положив на место дело об ограблении, он взял желтый блокнот и направился по коридору мимо стоящего посередине ксерокса в кабинет Дженнифер Рэглан.

Рэглан, главный окружной прокурор Торонто, стояла, склонившись над заваленным бумагами столом. По комнате расхаживал Фил Каттер, самый рьяный из городских прокуроров, — лысый, почти пятидесятилетний, в видавшем виды костюме и в ботинках на каучуковой подошве с изрядно стоптанными с внешней стороны каблуками. Справа от Рэглан в деревянном кресле сидела Барб Гилд. Эта тоненькая брюнетка слыла лучшим толкователем положений закона, судебных решений и прецедентов. Типичный представитель рассеянных гениев, она отличалась тем, что забывала повсюду свои бумаги и документы. Все трое были увлечены беседой. Фернандес кашлянул. Никто не обратил на него внимания. Он сделал несколько шагов вперед. Его по-прежнему никто не замечал. Он уже почти вплотную приблизился к столу, когда Рэглан наконец взглянула на него.

— Альберт, а я уже думала, куда ты запропастился! — воскликнула она.

— Да я давно здесь. — «Вот черт», — ругнулся он про себя. — Работал у себя в офисе.

— Мы тут пытаемся выработать стратегию. Нельзя терять время, — продолжала Рэглан, будто не слыша его. — Похоже, твой дебют обещает стать громким. Надеюсь, ты успел купить рождественские подарки. К среде твое дело будет в процессуальном суде.

Что происходит? Фернандес словно вошел в зрительный зал на середине фильма, когда всем, кроме него, известно, что к чему.

— Думаю, события могут развиваться непредсказуемо, — вступил Каттер. Он говорил громко, и его голос напоминал собачий лай. Когда он собирался обращаться к судьям, они обычно просили его отойти подальше. Его лысина поблескивала при флуоресцентном освещении. — Скорее всего он заявит, что она сама напоролась на нож. Правда, трудно это представить, поскольку она оказалась в ванне. — Каттер рассмеялся резким грубоватым смехом.

— Вот негодяй! — воскликнула Гилд. — Какой лицемер!

Рэглан подняла голову, очки в черепаховой оправе держались на самом кончике ее орлиного носа. На лице был заметен результат долгих бессонных ночей и многочисленных чашек остывшего кофе, а волосы казались мышиного цвета, однако взгляд карих глаз по-прежнему завораживал, как и большой выразительный рот. Ее облик притягивал подкупающей уверенностью.