Секретные материалы: Хочу верить - Макс Аллан Коллинз Страница 12

— Здравствуй, Кристиан! — Скалли подошла к кровати. — Рано ты проснулся сегодня.

Бледный ребенок в пижаме со слониками и клоунами поднял на нее глаза:

— Я просто думал.

— Правда? И о чем ты думал?

— О том, как отсюда уйду.

Его целеустремленность, его мужество вызвали у нее улыбку — не совсем такую, какой обычно улыбается пациенту врач.

— Ты знаешь, — сказала она, — я вот как раз думала о том же.

Он кивнул. Глаза его не были глазами ребенка. Душа стара, как сказал бы Малдер.

— Так, — начал Кристиан, и голос его слегка дрогнул. — Я скоро отсюда выйду?

Не только целеустремленность и не только мужество. Еще и страх тоже есть.

Глаза ее стали жесткими:

— Тебя кто-то напугал?

И опять он кивнул:

— Да. Этот человек… он так на меня смотрел…

Она хотела посмотреть медицинскую карту, но там была только пустая папка. У нее сердце оборвалось.

— Какой человек?

Глаза мальчика ей ответили, и она обернулась к почти призрачной фигуре в черном — к отцу Ибарре, который стоял в коридоре и смотрел ту самую карту, которую она искала.

Улыбнувшись маленькому пациенту оптимистической улыбкой, слегка сжав ему плечо, она сказала:

— Ты не бойся, Кристиан, — и вышла поговорить с администратором.

Она кивнула на карту в руках священника, улыбнулась, но голос ее звучал очень резко:

— Я как раз ее искала.

На его печальном вытянутом лице выразилось сочувствие, но усталое — то, что сопутствует не надежде, а безнадежности.

— Доброе утро, доктор Скалли. Я хотел сам просмотреть историю… и, конечно, результаты тех анализов, что вы назначили.

Она просто окаменела. Поведение администратора выходило за всякие границы профессиональной этики. С ледяной вежливостью она сказала:

— Но это не ваша компетенция, святой отец, а лечащего врача. Каковым в данном случае являюсь я.

Складка на этом лице теоретически могла бы быть названа улыбкой, но в ней не было ни грамма дружелюбия или поддержки.

— Это моя компетенция, доктор Скалли, следить, чтобы все мои врачи принимали всегда наилучшие решения — наилучшие как для пациентов, так и для моей больницы.

Она протянула руку:

— Позвольте мне ознакомиться с результатами анализов?

Он помолчал, потом вздохнул и протянул ей карту. Когда он заговорил, в его голосе слышалось истинное сожаление, забота, и тон был почти родительский:

— Наша задача — лечить больных, доктор Скалли, но не продлевать страдания умирающих. И уж тем более не добавлять страданий ребенку. Мы уже перешли от лечения к уходу — а на такой исход есть иные учреждения, где мальчику будет лучше.

Слово «исход» прозвучало леденящим холодом, но оспорить позицию священника было невозможно — с точки зрения логики.

Она кивнула, тихо сказала: «Понимаю», — и пошла прочь, ощущая спиной траурные глаза администратора.

Ей только казалось, что он слишком легко перешел к трауру. И ей казалась излишней его готовность дать ребенку, такому как Кристиан, с минимумом страданий уйти в поэтическую ночь. Человек веры охотно сдался житейской мудрости и заботе о больничной статистике.

Она быстро шла, стараясь изо всех сил ни с кем не столкнуться — с врачами, сиделками, сестрами, монахинями, пациентами, — не привлекать внимания, хотя сама почти ничего не видела от слез на глазах и практически бежала уже от душивших ее эмоций.

В кабинете, в своем кабинете, тесном и темном, где никто не помешает, можно было сесть за стол, зажечь лампу и попытаться прочесть карту, конфискованную у отца Ибарры. Но слезы застилали глаза, и когда они потекли, Скалли могла только дать им волю, тяжело дыша, подавляя сотрясающие ее рыдания.

Пальцы нащупали на столе держатель, но салфеток там не было. Она опустила руку к стоящему на полу саквояжу, открыла и покопалась там в поисках «клинексов», вытащив при этом несколько папок и положив их на стол.

Наконец она нашла салфетки, вытерла глаза и высморкалась, вообще как-то взяла себя в руки.

Дыша уже ровнее, заставив себя вернуться в профессиональный настрой, она поискала глазами листы из карты Кристиана, но они оказались под делами из ФБР, которые дал ей Малдер. Она их вытащила из саквояжа, когда искала салфетки.

А на папках — знакомые грифы ФБР. Она взяла их в руки, собираясь отложить…

…открыла, стала читать, стала смотреть, стала думать.

Этот плавательный бассейн существовал уже много десятков лет. Его старые кафельные стены видели бесчисленные стаи подрастающих детей, прожектора в потолке озаряли поколения пловцов одинаковым потусторонним светом, мало отличавшимся от мрака. Пловцы часто находили это успокаивающим, почти медитативным, будто старый бассейн был миром в себе, и ты, плавая там, уходил в иное измерение или даже в прошлое. Днем здесь пару часов можно было плавать почти свободно, и этим пользовались немногочисленные счастливчики, в том числе Черил Каннингэм, программистка, привлекательная молодая женщина из Сомерсета, которая сейчас сидела на краю бассейна в фиолетово-красном закрытом купальнике.

Тридцатичетырехлетняя блондинка изящного спортивного сложения с завязанными в хвост волосами, она из всех упражнений больше всего любила плавание. И предпочитала вот такие моменты незагруженности бассейна, когда можно было остаться почти наедине с собой: гулкий старый бассейн, когда народу было мало, создавал некоторую уверенность и спокойствие — как церковь, куда заходишь помолиться.

Она соскользнула в воду, нырнула и поплыла. Проплыв круг, Черил остановилась у края бассейна, взяла доску для плавания — браслет с медицинскими данными звякнул об нее, когда она оттолкнулась от стенки, идя на новый круг.

Черил не заметила, что за ней кто-то следит, изучает — мускулистый мужчина с угловатым лицом, плывущий по параллельной дорожке, но под водой — и его длинные темные волосы струились водорослями. Когда он вынырнул наконец, налитые кровью глаза все так же на нее смотрели, а она все так же не замечала. Впрочем, красивая блондинка вроде Черил вряд ли удивилась бы, что на нее обратил внимание мужчина в бассейне.

Только этот мужчина смотрел на нее с раздражающей настойчивостью. И как другая молодая женщина совсем недавно, Черил могла бы, посмотрев на это угловатое лицо, на эти темные пряди, подумать про себя: «Распутин».

Но она его не видела.

Через сорок пять минут, когда Черил вышла из бассейна на заснеженную парковку — высокие наметенные снегоочистителями сугробы крепостными стенами высились вокруг нескольких оставшихся машин — она все равно не чувствовала на себе чужого взгляда. Чувствовала она лишь уединение, и одиночество этого серого и пасмурного дня ей вполне подходило. Несмотря на мороз и недавнее плавание, ей было тепло в лиловой парке на шерстяную водолазку, в джинсах, перчатках, теплых сапогах, — она была готова ко всему, что выставит против нее зима.