Прощание в Стамбуле - Владимир Лорченков Страница 12

А вот я разуверился. Причем, как и полагается серости, без каких-либо потрясений. Вера в Бога вытекала из меня, как песок из часов. Оставалось его все меньше, а когда он весь вытек, меня никто не перевернул. Я перестал верить в Бога, перестал писать и перестал выпивать – как-то почти одновременно, сразу и с появлением Анны-Марии. Интересно, подумал я, выпив еще воды из бака, есть здесь какая-то связь?

И почувствовал себя очень промокшим и уставшим.

В той части церкви, где шло крещение, наступала кульминация. Попы заголосили совсем тонко, дети закричали, а стук зубов взрослого парня был слышен даже мне. Родственники крещеных то и дело выходили из церкви, чтобы согреться вином. Я тоже вышел, и кто-то, с белой лентой через плечо, протянул мне стакан.

– Вы ошиблись, – сказал я, – я не с ними.

– Какая разница, – сказала рука в белой перевязи с вином, – выпейте за новообращенных.

– Я бы тоже выпила! – радостно сказала вылетевшая из церкви Анна-Мария, стянув с головы мой шейный платок. – И еще как!

На ступенях, как всегда, когда веселая Анна-Мария врывалась в людей, словно атакующий дельфин в рыбную стаю, начался переполох. В нее влюбились все и сразу. Анна-Мария щебетала с ними на румынском, за что они были готовы расцеловать ей руки, Анна-Мария трепала по щечке сестру крещеного мальчика, делилась секретом макияжа с кумой крестного, которая приехала из села на денек, Анна-Мария пила стакан вина, высоко подняв его, и выкрикивая: «Многая лета», Анна-Мария была с ними, Анна-Мария была как они, Анна-Мария бурлила. Из вежливости и уважения к Анне-Марии они, конечно, принимали и меня, но я был чужим для них. Это понимали все. Но я вполне довольствовался ролью принца-консорта. Беззубая старуха, давшая мне закусить сыра, что-то спросила на румынском. Я понимаю этот язык и могу, главное, медленно говорить, но в гаме ничего не слышал.

– Что вы сказали? – переспросил я.

– Венчаны? – переспросила она на русском. – Не венчаны вы с ней? Ох, какая хорошенькая. Так венчаны?

– Нет, – я смущенно улыбнулся, – нет. Мы вообще не же…

– Обязательно повенчаться. Венчаться нужно! – торжественно сказала старуха и налила мне еще вина.

Но выпить я его не успел, потому что вихрь Анна-Мария уже уносил меня, и ее, и ее зонт со ступенек Кафедрального собора. Я пожалел тех, кто оставался. Глядя нам вслед, они были готовы плакать, словно дети, от которых улетала Мэри. Анна-Мария тащила меня вниз, к Экономической академии, прямо через лужи и улыбалась. Глянула на меня сбоку и подмигнула:

– Теперь все будет хорошо, грустный человек. Все будет замечательно. Святой Паисий поможет. Я говорила. А ночевать мы будем не дома. Сегодня мы путешествуем. Снимем номер в гостинице. Что там за академией? О, «Турист».

И снова замолчала надолго. Молчала, когда мы прошли цветочные ряды, откуда я чудом успел выхватить розу, бросив деньги торговке, – так быстро Анна-Мария тащила меня вперед, – молчала, когда я умолил ее сбавить темп и затащил в супермаркет «Фидеско», где купил несколько банок пива и курицу на ужин, молчала, когда я давал деньги портье и добавлял денег, чтобы нас пустили ночевать без паспортов, потому что мы выходили на обычную прогулку. Молчала, когда мы попали в номер, вполне приличный, что меня удивило, и когда я раздел нас обоих, чтобы обсушить одежду на батареях. Ванна в номере была неглубокая, из тех, в которых моются сидя, и я попытался пристроиться там, свернувшись в калачик. Анна-Мария только фыркнула, грациозно двинув ногой, затолкала меня в край этого маленького четырехугольного бассейна и села в позу лотоса. Из-за освещения низ ее живота был как будто золотистым, и я снова вспомнил собор. У Анны-Марии золотистая кожа, подумал я, поднырнул и поцеловал ее щель, ставшую подводным гротом, нежно и взасос. С дыханием у меня все в порядке, двенадцать лет занятий плаванием, поэтому я, собрав ее губы, клитор и даже чуть задницы, всосал ее надолго. А потом вынырнул и облизал грудь. Она, глядя в потолок ванной, вынула из затычки заглушку, и вода стекла. Анна-Мария откинулась назад, притянула меня и, схватив за бедра, буквально засунула в себя. Из-за горячей воды кожа как будто скрипела. Но раза через два все заскользило как обычно, а она так хотела, что я додолбил ее за какие-то минуты до рычания и оргазма, а потом и второго. Она молча села и снова начала набирать воду. Я стоял рядом и смотрел на мазки спермы на ее лице, так похожие на утренний крем. Протянул руку и размазал. Анна-Мария потрогала лицо, легла в воду и сказала:

– Завтра обязательно пойдем к подземным ходам, Владимир Владимирович.

– Каким еще? – не понял я.

– Под рекой, – назидательно подняла она ногу и отставила большой палец на ней, – Бык. Нашей городской речушкой.

– Зачем? В такую погоду я не ходок, Анна-Мария.

– Надо же расширять ваш кругозор, друг мой, – веселилась она, – не все же вам представлять мир по дурацким книжкам. Взгляните на историю сами! А сейчас давайте есть и веселиться.

– Не уверен, – буркнул я, отправляясь за курицей и салатами, – что второе у нас с тобой получится.

Но она и тут оказалась права. Получилось весело. Анна-Мария и вправду стала мила, еда была вкусной, а пиво в меру холодным. К тому же у нее в вязаной хипповской сумочке – которую она сделала сама, громко похвасталась Анна-Мария, – оказалось две сигареты с марихуаной. Первую мы и выкурили за ужином в ванной, а вторую отложили на ночь. Анна-Мария устроила для куриных крылышек гонки в салатных листьях и очень развеселила меня, прочитав какое-то стихотворение о родине очередного румынского мудака-мессии из местного Союза писателей.

– Это мой отец, – сказала она, разгоняя мыльные острова у груди, – возможно, мудак, но не мессия. Все равно ты не понял, о чем здесь речь! Да и какая разница?! Продолжаем веселиться.

Когда мы наелись – салаты зачерпывали прямо руками, – то еще раз искупались. Вообще и она, и я очень любили валяться в ванне. Водные млекопитающие. Животные моря. Киты, по ошибке попавшие на сушу. Потом я спустил воду, вынул Анну-Марию – она, придуриваясь, перегнулась, как неживая, – и положил на кровать. Вытер насухо, накрыл одеялом, а потом залез к ней и поцеловал прямо в рот, что делал очень, очень редко. А потом мы, первый раз за все знакомство, занимались любовью. Нежно, тихо, ласково и со взаимным уважением. Я едва шевелился, а она тихо подавала мне навстречу задом, и мне казалось, что мы так продержимся до утра, а потом и это стало неважно, настолько, что мы стали кончать, оба и обильно. И в этот момент обнялись так крепко, что у меня в спине что-то хрустнуло. Я приподнялся – она вместе со мной – и снова упал. Расцепляться не хотелось, поэтому мы просто перевернулись, и она стала гладить кончиком носа мое лицо. Как будто буквы выводила. Я в ухо сказал ей:

– Что ты там пишешь…

Она молча продолжала выводить на мне какие-то знаки.

– Анна-Мария, – спросил я, – ты бы пошла за меня замуж?

Она только фыркнула.

Анна-Мария, что за приговор ты чертила на моем лице своим носом, а потом волосами? Что ты написала на мне? Какое заклинание? Что бы то ни было, оно настолько сильно, что я чувствую с собой рядом тебя, как живую. Мне становится так тепло, будто ко мне прикоснулась ты. Анна-Мария, ты рядом? Я открываю глаза. Нет, конечно, никого рядом нет. Даже птиц.