Завещание Сталина - Эдуард Скобелев Страница 12

Вот он, Алексей Михайлович, если разобраться, вовсе не Прохоров, а Печко. Отец его, в силу вынужденных обстоятельств, взял чужую фамилию и чужие документы и, может, только потому и уцелел. У него были родные братья, с которыми он так ни разу и не встретился, — боялся навлечь на них беду.

Необыкновенная история отца, человека смелого и честного, вернувшегося с войны с двумя орденами, но без ноги, главную тайну которого он услыхал только в годы «перестроечного» развала, вспоминается всё чаще как своя собственная — удивительно. Но ведь, по сути, всё в жизни удивительно. Даже то, что человек ходит, ест, пьёт, различает цвета неба и земли, что-то ещё соображает и что-то планирует, отстаивает личную честь, даже не задумываясь о том, что это достояние всей нации, всего народа, — тут даже боги мелки и ничтожны…

Со взгорка отворялась панорама на широкое поле, далеко-далеко упиравшееся в чернолесье. Слева за холмом блестел край серой реки, и вдаль уходил просёлок, которым веками пользовались и солдаты, и купцы со своими обозами, и богомольцы со своими торбами. По фиолетовой на фоне изумрудной травы дороге бежала тень — от облака. Тень бежала быстро. И потом вдруг пропала — то небо отворило свой колодец для солнечного света. Какая тишина, какая умиротворённость!..

Где-то здесь, на взгорке, верно, было прежде крепкое поселение, потому что заливисто, оттеняя тишину, кокотала курица-несушка — лениво и вольно. Кургузый скворец, взгромоздясь на кол, к которому, может быть, привязывали бычка или козу, деловито отряхивался — где-то искупался — собираясь выпаривать на солнце кожного паразита.

Ржала кобыла — далеко-далеко уносился звук в безлюдном, но живом пространстве…

И второе воспоминание так же задевало и корежило душу невысказанным, от которого было не освободиться: что же затеяли люди на земле и как же бог, если он существует, допустил до этой кутерьмы, несправедливой, бессмысленной и жестокой?..

Белые отступали. Отбив в течение двух дней четыре атаки свежей дивизии, погоняемой истеричными комиссарами, стойко державшийся пехотный полк внезапно дрогнул и надломился, когда поползли слухи о том, что красные окружают и вот-вот прорвутся к единственному мосту через Каму, тогда никому будет не спастись.

Роты снимались без приказа. Командиры делали вид, что разделяют этот стихийный порыв, хотя прекрасно понимали, что в войсках могли действовать и, конечно, действовали лазутчики и ловкие говоруны-провокаторы Совдепии.

Хотя войска снимались скрытно, всё же красные заметили отход и стали лупить по единственной стеснённой холмами дороге, уходившей на восток; обстрел позволял если не рассеять войска, то дезорганизовать их отход.

Внезапно пошёл сильный дождь, в котором человек теряет привычную ориентацию. Один из снарядов угодил в повозку полевого лазарета. Лошади были убиты, два санитара суетились вокруг раненых, в стороне что-то горело розовым пламенем, и дыма не было, его сбивал дождь, и сумерки уже сгустились.

Солдаты шли, увязая в грязи, чёрными птицами скользили офицеры на конях, где-то впереди застряла пушка, и никто не хотел помочь артиллеристам, пока не вмешался кто-то из офицеров, громкой бранью усовестив торопившихся к ночлегу солдат. Но добрый призыв только усугубил дело: едва продолжилось движение, снаряд угодил в самую середину колонны, — ослеплённые и раненые стонали и кричали в кромешной тьме, полагая, что товарищи уже позабыли о них…

В ноябре 1918 года молодой матрос из Виленской губернии волею случая попал в окружение Александра Васильевича Колчака и прислуживал ему в качестве денщика, а временами и повара до второго января 1920 года. Служил ревностно и верно, почитая Верховного Правителя Всероссийского правительства в Омске за образец бескорыстия и честности.

Колчак заметил искренность, доброту, желание поддержать и помочь и, сам нередко недуживший, не раз расспрашивал денщика о здоровье, настроении, тяготах службы, старался облегчить его судьбу.

Второго января адмирал встал, как всегда, очень рано. Стараясь не разбудить жену, накинул полушубок и вышел из вагона.

Караульный офицер и часовые знали привычки «верховного» и старались не тревожить его дум: ни докладов, ни разговоров.

Заложив руки за спину, Колчак прошёлся вдоль заснеженных путей. Запрокинув голову, смотрел на ночные звёзды, отворявшие бесконечность просторов и тем самым уже как бы укорявшие человека за мелочность и ограниченность всех его замыслов.

Денщик не сразу заметил, что адмирал вышел на мороз без шапки, а, спохватившись, выскочил следом:

— Ваше превосходительство!..

Адмирал не шелохнулся — стоял, глядя в небо, словно там искал ответа на мучавшие его вопросы.

Денщик пробежал по скрипучему снегу, подал в руки папаху.

— Не уходи, — тихо сказал адмирал. — Близится время, когда события потекут вопреки моей воле. Тогда будет поздно разбираться. Уже теперь поздно…

Наблюдательный и умный денщик сразу смекнул, что слышит важное, небывалое и это надобно сохранить для поколений. Время, может быть, сгладило колорит слов, причесало их, как волны причесывают песчаный берег, но суть их осталась тою же, что и была, — в них проступала тревога вселенского масштаба.

— Виновата царская власть перед нами, ох, виновата!.. Вот я кое-что соображаю и вести на смерть и к победе вроде бы научился, но как был слепцом, так и остался. Да и они были сплошь слепцами, потворствовали чужим, губительным замыслам… Бог — только надежда, а не подсказчик. Хоть миллион поклонов бей перед образами, а коли не знаешь, как крепится ствол орудия к лафету, не прояснится. — Он вздохнул. — Доверчивые, открытые и благородные русские люди, чем кончат ныне?.. Важен кусок хлеба, важна свобода, но всего важнее на свете правда жизни. И всякий режим ничтожен и лжив, если не пытается открыть людям глаза, прорвать пелену лжи… Россия-то ведь уже давно в мареве сплошной лжи. И все эти партии, все эти затрибунные горлопаны — бутафория для дураков, а суть действа — иная… Обнаружилось, что и мы кровушку тут проливаем за чужие интересы — людей губим, которые ещё понадобятся, чтобы защитить наши дома, да их уже не будет, — вольготно станет ворам да насильникам… Как получается, что те — среди красных, а эти — среди белых, и интерес у них общий?.. Продана Россия, как давно продана и Англия, и Америка, и трясутся наши вороги только о том, чтобы не упустить свою добычу… Нам отступать уже некуда, попали мы в ловушку в собственной стране, и всемирный Иуда пригвоздит нас к кресту нашей христианской любви и нашего мирского невежества… Сегодня утром, служивый, выпишут тебе нужные бумаги и исполнишь мою последнюю волю, а там уже — Бог тебе судья!..

Мог ли яснее выразиться Колчак, который в самый критический момент обнаружил заговор и среди своих офицеров, и среди своего правительства, и среди чешских легионеров, и среди представителей держав Антанты — заговор, который полностью соответствовал целям иноземной камарильи в Москве и Петрограде, дурачившей и своих сторонников, и весь народ социализмом и грядущим процветанием «вселенского братства пролетариата»?..