Сущность зла - Лука Д'Андреа Страница 12

«Вы совершаете прогулку на собственный страх и риск», — гласила надпись на трех языках.

Илзе объяснила:

— Здесь опасная зона, иногда бывают камнепады. Можно получить травму. Поэтому необходимо надеть защитные каски. Если у вас таких нет, можете взять напрокат. — Она улыбнулась Кларе. — Есть одна розовая, как раз твоего размера, маленькая барышня.

— Меня зовут Клара, — заявила дочь, — и я хочу посмотреть гигантского аммонита.

Женщина, изумленная, повернулась ко мне:

— У вас очень развитая дочка.

— Мне пять лет, — отчеканила Клара. — Я умею читать и считать до тысячи. Мне нравятся динозавры с длинным хвостом, бронтодинозавры, клубничное мороженое и шпик дедушки Вернера. И я не хочу розовую каску, а хочу красную. Это мой любимый цвет, а еще голубой, синий и зеленый, — заключила она под недоверчивый смех Илзе. — Папа, — тут же обратилась она ко мне, — спроси у нее, где мы можем найти Йоди.

— Кто такой Йоди? — осведомилась Илзе, сбитая с толку потоком слов.

— Йоди, — отвечал я, — имя гигантского аммонита. Где мы можем его увидеть?

Илзе вернулась к профессиональному тону.

— Вы найдете его в геологическом музее. Какой маршрут вы предпочитаете? Короткий или длинный?

— Пожалуй, короткий. Я не люблю… тесноты.

Илзе оторвала два билета.

— Страдаете клаустрофобией?

— С недавних пор.

Илзе дала нам примерить каски. Клара трижды потребовала, чтобы я ее сфотографировал: один раз — в розовой каске, другой — в желтой и третий — в красной, которую она и выбрала. Затем, взвалив рюкзаки на плечи, мы отправились в путь.

Прогулка удалась на славу, хотя были моменты, когда из-за ветерка, шелестевшего в кронах, мне казалось, будто я слышу проклятый шорох, и я едва сдерживал крик. Но сдерживал. Ведь не кто иной, как моя дочь, показывала мне раковины в слоях нижнего триаса, водоросли в отложениях контрина или следы парейазавра, прогулявшегося по песчанику, а в глазах Клары я должен был выглядеть почти что героем.

Стало быть, я проявил силу воли, я излечился. Просто Супермен. Не слышу аплодисментов.

Вот и конец маршрута: я весь в поту, нервы на пределе, зато Клара на седьмом небе от счастья. Видеть ее такой веселой означало еще один шаг к избавлению от пытки. Подкрепившись бутербродами, которые мы вполне заслужили, со шпеком и маринованными огурчиками, мы направились к куполу музея, венчавшему построенное из стекла, алюминия и дерева здание Туристического центра, чтобы наконец встретиться с Йоди, гигантским аммонитом.

Кларе безмерно нравились окаменелости. Чем причудливее они выглядели, тем больше она забавлялась. Она даже пыталась читать по слогам латинские названия, и горе мне, если я осмеливался прийти на помощь. «Папа. Я уже большая». Незачем говорить, что слово «большая» состояло из семи высеченных в камне букв аршинного размера.

Во мне окаменелости не вызывали восторга: что-то в кусках камня, сохранивших формы живых организмов, вымерших миллионы лет назад, внушало тревогу.

Тревогу внушала сама мысль о миллионах лет.

Последняя часть музея мне понравилась больше. Она была посвящена медному руднику на Блеттербахе, который закрыли после обвала в 1923 году. Я с удовольствием смотрел на фотографии мужчин, перемазанных в земле, с допотопными орудиями в руках. Эти усы скобками, бороды людоедов, одежда прямиком из города диснеевских мышей мне казались неотразимыми.

Нет, конечно, это вам не мультфильм: списки шахтеров, погибших в забоях, ужасали, но я пришел в музей с Кларой и не намеревался думать о смерти и разрушениях, этого уже досталось на мою долю, благодарю покорно — лучше разглядывать широкие штаны и горделивые взгляды людей, чья кровь текла в венах моей дочери. «Вот почему, — подумал я, самому себе подмигивая, — ей так нравятся окаменелости. Это зов земных недр».

Прямо по Джеку Лондону.

Наконец, Йоди. Аммонит, которому двести восемьдесят миллионов лет. Когда мы подошли к самому знаменитому экспонату музея, Клара начала мне рассказывать его историю. Видите ли, для Клары мир был огромной буквой А, с которой начинались бесконечные истории: они двигались от «а» к «б», потом к «в», но почти никогда не доходили до «я» — Клара редко доводила свои рассказы до конца, это было бы все равно что обрезать им крылья. Я часами без устали слушал ее, ведь такова природа любви: без устали слушать истории. А я любил Клару больше собственной жизни.

Когда настало время возвращаться в Зибенхох, я вытащил фотоаппарат и поймал в кадр девочку и аммонит. Клара одарила меня улыбкой, от которой сжалось сердце, попрощалась с Йоди то ли прыжком, то ли поклоном и вернулась ко мне, беспрерывно болтая, болтая, болтая. Наконец, наклонившись, чтобы положить фотоаппарат обратно в рюкзак, я уловил обрывок разговора между Илзе и двумя стариками, по виду отдыхающими, с голыми ногами, в сандалиях «Биркеншток» поверх белоснежных носков и с варикозными венами напоказ. Несколько фраз, но иногда хватает самой малости.

И вот уже судьба набрасывает веревку на шею.

— Это было в восемьдесят пятом, сударыня.

— Вы уверены?

— Я родилась в тот год. В год бойни на Блеттербахе. Мать мне твердила без конца: «Ты родилась в год, когда случилась та ужасная история, вот почему ты так себя ведешь». То событие ее совсем подкосило, она так и не оправилась. Шальтцманы ей дальняя родня, знаете?

— Нашли того, кто их всех убил?

Молчание.

Вздох.

— Нет, не нашли.

1

Одну вещь вам будет важно узнать. 15 сентября мы с Аннелизе заключили договор.

2

Когда врачи и медсестры удалились, а Вернер бережно взял Клару за ручку и повел ее в больничный буфет, мы с Аннелизе наконец остались одни. После молчания, которое от обезболивающих мне показалось нескончаемым, Аннелизе дала мне такую затрещину, что едва не разошлись швы, наложенные на бровь.

Потом расплакалась.

— Обещай, — проговорила она, — обещай: никогда больше. Никогда. Никогда больше ты так со мной не поступишь.

Голос ее пресекся. Я попытался дотронуться до ее руки. Аннелизе отпрянула.

Это напугало меня. Очень сильно напугало.

— Ты мог погибнуть, Сэлинджер, — набросилась на меня жена. — Наша дочь осталась бы сиротой. Ты отдаешь себе в этом отчет?

Я кивнул.

Но на самом деле все было не так. Я не мог думать ни о чем, кроме шороха. Проклятого шороха.

Шороха Бестии.

— Ты должен бросить эту работу. Должен мне это пообещать.

— Но это моя…

— Твоя жизнь — это мы.