Нобелевская премия - Андреас Эшбах Страница 13

– Доброе утро, дамы и господа, – сказал он и обвёл присутствующих серьёзным взглядом. – Я предлагаю вначале почтить минутой молчания память наших коллег, так внезапно погибших на этой неделе.

Шорохи, бормотание, вздохи при вставании, затем оставшиеся сорок семь членов коллегии молча стояли, скрестив руки на животе и потупив взоры, и наступила тишина.

– Спасибо, – сказал Тунель по прошествии какого-то времени – может, и правда минуты.

Ритуал собрания начался. Члены комитета представили список кандидатов, предварительно отобранных для голосования. Последовало несколько возражений, одно из которых, как обычно, исходило от Кнута Хультмана, профессора хирургического факультета, который каждый год в одинокой борьбе пытался протащить кандидатов из Африки или Азии, просто потому, что они были из Африки или Азии. Идея пропорционального представительства была чужда этому комитету.

– Мы же не Нобелевская премия по литературе, Кнут, – в очередной раз напомнил ему Ингмар Тунель, вызвав отдельные смешки.

Ганс-Улоф почти не слушал. Внезапно он почувствовал смертельную усталость. Выглянуло солнце и зажгло окна напротив, которые с незапамятных времён казались ему широкими бойницами. Свет слепил его. Бойницы, что ни говори. Они дозором обходили крепость, бастион, воздвигнутый против сил распада, гибели и тьмы.

Именно против тех сил, которые теперь намеревались получить тайный доступ в эту крепость и одолеть её изнутри. И он, как назло именно он открыл им крепостные ворота.

Он встрепенулся, когда его сосед, исследователь рака по имени Ларс Бергквист, слегка тронул его за локоть.

– Началось, – прошептал он.

Голосование, да, верно. Ганс-Улоф распрямил спину и глубоко вздохнул. Настало время. Ингмар Тунель называл по очереди имена короткого списка и просил поднять руки, а секретарь готовился отметить подсчитанные голоса.

– Профессор Марио Галло.

Фаворит. Светило в исследованиях клетки. Учёный, о котором почти каждый в этом зале уже высказывался когда-либо самым уважительным образом.

Поднялось каких-то жалких пять рук.

– Я насчитал пять голосов за Марио Галло, – подытожил Тунель, подняв седые брови и не без удивления в голосе.

– Марио Галло, – повторил секретарь собрания. – Пять голосов.

Нынешний председатель всегда упорно называл кандидатов в алфавитном порядке, а не в порядке рейтингового списка комитета.

– Профессор София Эрнандес Круз.

Ганс-Улоф Андерсон поднял руку.

И, наконец, впервые задался вопросом, который должен был возникнуть у него уже давно. А именно: что, собственно, толку в его голосе?

Невероятно, что об этом он вообще ни разу не подумал. При том, что это лежало на поверхности. Какой смысл подкупать взяткой или шантажировать одного только его из целой коллегии в почти пятьдесят голосующих? Никакого смысла. Чтобы был какой-то толк, требовалось гораздо больше голосов. Для выбора лауреата достаточно простого большинства, но для уверенности в успехе надо было держать под контролем половину Нобелевского собрания.

Ганс-Улоф Андерсон поднял руку и увидел, не веря своим глазам, как ещё двадцать четыре члена собрания сделали то же самое.

Даже Боссе Нордин.

Ингмар Тунель обвёл присутствующих взглядом, подняв брови в выражении крайнего удивления.

– Двадцать пять, – сказал он и поднял руку, чтобы потереть пальцем лоб над переносицей. – Учитывая наше сократившееся число, это абсолютное большинство, если мне не изменяет зрение?

Секретарь кивнул. Тунель ещё раз огляделся, рассматривая поднятые руки, словно не веря себе.

– Ну, – вздохнул он наконец, пожав плечами, – в таком случае нам незачем продолжать голосование. Тогда мы имеем, в виде исключения, полный и бесспорный вотум.

В прошедшие годы не раз случалось равенство голосов, отданных за разных кандидатов, и лишь в итоге жарких дискуссий приходили к какому-то приемлемому решению. Однажды журналистам, прибывшим на пресс-конференцию, пришлось ждать такого решения до позднего вечера.

У кое-кого из тех, кто не голосовал за Софию Эрнандес Круз, вид был чрезвычайно озадаченный.

– Вот так неожиданность, – отчётливо шептали то тут, то там, и, словно накатившая волна, установился недовольный ропот.

Тунель откашлялся – не столько для того, чтобы прочистить голос, сколько для того, чтобы успокоить общее волнение, – и возвестил:

– Итак, я объявляю, что Нобелевское собрание Каролинского института присудило Нобелевскую премию этого года в области медицины или физиологии госпоже профессору Софии Эрнандес Круз.

Вокруг всё ещё удивлённо качали головами, а некоторые недоуменно пожимали плечами и хмурили лбы.

– По крайней мере, никто на сей раз не сможет обругать нас сборищем старых женоненавистников, – сказал кто-то вслух.

Тунель постучал шариковой ручкой по своим бумагам. Он обладал своеобразной способностью производить стук, похожий на молоточек судьи.

– Заседание закрыто, – объявил он и добавил с кривой ухмылкой: – Порадуем даму хорошей новостью.

Знаменитый телефонный звонок, которого каждый год в этот день с тайной надеждой ждут люди по всему миру, всегда следует сразу после заседания, ещё до того, как будет информирована пресса. Ходит множество анекдотов о звонке из Стокгольма. В последние десятилетия подавляющее большинство Нобелевских премий доставалось американцам, а в США в это время суток, смотря по тому, где живёт лауреат, стоит либо глубокая ночь, либо немыслимо раннее утро. Нередко к телефону подходит жена героя с отчетливым испугом в голосе, ибо телефонный звонок, скажем, в половине третьего ночи в нормальной жизни не сулит ничего хорошего. Магические слова, с которыми трубка передаётся затем в нужные руки, часто звучат так: «Это из Стокгольма».

В голосах лауреатов в первое мгновение слышится отнюдь не изумление, а облегчение. Но потом они всё же быстро входят в роль, которую от них ждут: роль ошеломлённого счастливца, на которого премия премий обрушилась, как гром среди ясного неба, хотя в действительности они уже знали или хотя бы догадывались, что являются кандидатами. Хотя все институции Нобелевской премии прилагают усилия к абсолютному сохранению тайны вплоть до момента объявления лауреата, но мир науки тесен, а связи друг с другом еще теснее. Например, приходится просить кого-нибудь из коллег номинанта написать конфиденциальный отзыв, а в таких случаях часто оказывается, что многие понимают конфиденциальность несколько иначе, чем Нобелевский комитет.

Телефонный звонок необходим для того, чтобы обеспечить лауреату фору перед средствами массовой информации, дать ему время привыкнуть к мысли, что отныне он принадлежит Олимпу, и время продумать подходящие ответы на вопросы, которые затем последуют. Телефонный звонок даёт понять, что премия в первую очередь касается лауреата, а всё остальное – материалы в прессе, волнения, разочарования и нападки – лишь побочные эффекты, атмосферные помехи, так сказать. Однако телефонный звонок служит не для того, чтобы заручиться согласием избранника. Не играет роли, согласен лауреат, что его назвали таковым, или нет. Можно и отказаться от Нобелевской премии. Некоторые это делали, Жан-Поль Сартр, например, по причинам, которые вызвали бурные дискуссии; в принципе, отказ от Нобелевской премии принёс ему больше славы, чем могло бы принести её получение. Но и те, кто от неё отказался, всё равно входят в анналы, как её лауреаты. Уйти от Нобелевской премии нельзя.