Историк - Элизабет Костова Страница 13

— Росси!

Имя вырвалось у меня прежде, чем я спохватилась, что говорю. Отец беспокойно глянул на меня через блюдо с тортом.

— А, так вам, юная леди, знакома легенда о научных подвигах вашего отца? — Массимо отправил в рот солидный кусок шоколада.

Отец снова взглянул на меня.

— Я ей кое-что рассказывал о тех временах, — сказал он. В его голосе мне послышалось скрытое предостережение, но я тут же поняла, что оно предназначалось не мне, а Массимо, потому что следующие его слова обдали меня холодом прежде, чем отец успел заглушить их скучным разговором о политике.

— Бедняга Росси, — сказал Массимо. — Удивительная, трагическая личность. Странно подумать, что человек, которого ты хорошо знаешь, может так просто — пфф! — и пропасть.

На следующее утро мы сидели на залитой солнцем пьяцце на вершине городка-холма. Куртки у нас были застегнуты на все пуговицы, и в руках мы держали брошюрки, поглядывая на двух мальчишек, которым — как и мне — полагалось бы сидеть в школе. Они с криками гоняли футбольный мяч перед дверями церкви, а я терпеливо ждала. Я ждала все утро, пока мы обходили темные маленькие часовенки с «элементами Бруннелески», по словам невнятного и скучного гида, и «Палаццо Пубблико», приемная зала которого веками служила городской житницей. Отец вздохнул и протянул мне бутылочку «Оранжино».

— Ты о чем-то хотела спросить? — суховато сказал он.

— Нет, я просто хотела узнать про профессора Росси. Я вставила соломинку в горлышко бутылки.

— Так я и думал. У Массимо не хватило такта промолчать.

Как ни страшно мне было услышать ответ, но не спросить я не могла.

— Он умер? Когда Массимо сказал, что он «пропал», он это имел в виду?

Отец смотрел через солнечную площадь на кафе и мясные лавочки на дальней стороне.

— Да… Нет. Видишь ли, это грустная история. Ты в самом деле хочешь услышать?

Я кивнула. Отец торопливо огляделся. Мы сидели на каменной скамье, высеченной прямо в стене одного из чудесных старинных «палаццо», и на площади, кроме веселых мальчишек, не было ни души.

— Хорошо, — сказал он наконец.

— Видишь ли, — сказал отец, — в тот вечер, отдав бумаги, Росси проводил меня, и я оставил его улыбающимся в дверном проеме, хотя, когда я отвернулся, появилось у меня ощущение, что надо бы удержать его или самому остаться и поговорить с ним подольше. Но я понимал, что это чувство — просто следствие странного разговора (никогда в жизни я не вел более странной беседы), так что я сразу подавил его. Мимо, разговаривая, прошли двое аспирантов с нашего факультета. Они поздоровались с Росси, еще стоявшим в дверях, и сбежали следом за мной по лестнице. Их жизнерадостная болтовня помогла мне вернуться к обычной жизни, и все же мне было неспокойно. Книга, украшенная драконом, норовила прожечь насквозь портфель, а теперь еще Росси добавил к ней свой запечатанный конверт. Я гадал, надо ли читать его заметки в ту же ночь, в одиночестве моей квартирки. Я изнемогал и чувствовал, что не в силах встретиться лицом к лицу с их содержимым.

Отчасти я надеялся, что утро вернет мне уверенность и способность рассуждать здраво. Возможно, проснувшись, я бы уже не принимал историю Росси с таким доверием, хотя и предвидел, что она будет преследовать меня независимо от того, верю я или нет. И как, спрашивал я себя, проходя под окном Росси и невольно поглядывая вверх, где в кабинете еще горела лампа, — как можно не доверять своему куратору в вопросе, касающемся его специальности? Тогда не придется ли усомниться во всем, что мы делали вместе? Я вспомнил первую главу своей диссертации, сложенную кипой покрытых ровными печатными строчками листов на моем столе, — и содрогнулся. Если я не верю Росси — можно ли продолжать работу под его руководством? Или придется допустить, что он сумасшедший?

Быть может, из-за того, что Росси не шел у меня из головы, я так остро отметил, что лампа в его окне все горит. Во всяком случае, я шагнул прямо в лужицу света, падавшего из его окна, потому что она — светлая полоска — лежала прямо у меня под ногами. Шаг занял долю секунды, но за этот миг меня с ног до головы пронизал ужас. Только что я терялся в размышлениях, занося ногу над светлым квадратиком на мостовой, — и вот уже застыл на месте. Почти одновременно меня поразили две странности. Одна — что я никогда прежде не видел этого светлого пятна между двумя готическими зданиями, хотя тысячу раз проходил вечерами по этой улице. Я не видел его потому, что видеть было нечего. А увидел теперь — потому что все уличные фонари вдруг погасли. Я был на улице один, и единственным звуком здесь было эхо моего последнего шага. И кроме разбитого на квадраты пятна света из кабинета, в котором мы беседовали десять минут назад, не видно было ни проблеска.

Вторая странность, если она не была первой, бросившейся мне в глаза, и если она заставила меня окаменеть (я говорю: «бросилась в глаза», потому что странность эта поразила именно взгляд, а не разум или инстинкт) в тот самый миг, когда я застыл в его луче, теплый свет в окне моего куратора погас. Может быть, тебе покажется, что в этом не было ничего особенного: закончился рабочий день, и засидевшийся профессор уходит домой, погасив свет и оставив темной улицу, где на минуту отключились фонари. Но все было совсем не так. Мне даже не пришло в голову, что в помещении выключили настольную лампу. Казалось, что-то пронеслось над окном у меня за спиной и загородило его, отрезав луч света. И на улице стало совершенно темно.

На мгновенье у меня перехватило дыхание. Я повернулся, став неловким от ужаса, и взглянул на потемневшие окна, почти невидимые в темноте. Первым моим движением было броситься туда. Дверь, через которую я вышел, оказалась крепко заперта. На фасаде не видно было ни одного огня. В такой час, вероятно, двери запирались за каждым выходящим — вполне естественно. Я стоял в нерешительности, готовый бежать за угол и стучаться в другие двери, и в этот момент снова зажглись фонари. Я мгновенно устыдился своего порыва.

Двоих парней, выходивших следом за мной, не было видно: должно быть, они свернули в другую сторону, но мимо, смеясь, проходила другая компания. Если Росси выйдет сейчас — а он, наверное, выйдет, раз погасил свет и запер за собой кабинет, — и увидит меня здесь? Он ведь сказал, что не хочет больше обсуждать того, что мы обсуждали. Как я стану объяснять ему свой нелепый испуг, здесь, на ступенях, когда он закрыл тему — и, вероятно, все подобные мрачные темы. Я сконфуженно отошел, торопясь, чтобы он не застал меня, и поспешил домой. Там я оставил конверт лежать в портфеле невскрытым и проспал — хотя и беспокойно — всю ночь.

Следующие два дня у меня были забиты до отказа, и я не позволял себе заглянуть в бумаги Росси: по правде сказать, я решительно отринул все потусторонние мысли. И потому так поразил меня коллега, заговоривший со мной в библиотеке под вечер второго дня.

— Слыхал, что там с Росси? — выкрикнул он, ухватив меня за локоть и разворачивая к себе, когда я попытался пробежать мимо. — Подожди же, Паоло!