Человек, который знал все - Игорь Сахновский Страница 14

— Так вы что? Меня ловить собрались?!..

Безукладников с отвращением бросил трубку.

Теперь можно забыть этот случай навсегда, как несмешной анекдот. Ему достаточно было знать, что покушение уже точно не состоится. А какие там круги побегут по воде от кинутого камешка — не его дело.

Вот, кажется, в этом месте Безукладников употребил военное слово «мишень». Потому что рассказ приблизился к тем дням, когда невзрачный мой полуподпольный персонаж стал фактически вожделенной мишенью для таких людей и таких ведомств, о которых и думать-то вредно для здоровья, не то что встречаться лоб в лоб.

Я поражался и не верил — как можно, зная все что угодно, даже не догадываться об опасности, дышащей тебе в затылок? Безукладников ответил, что в то время у него еще не было «веселой шизофренической привычки» каждый свой день начинать с вопроса: «Что мне угрожает сегодня?»

— А сейчас так и живете?

— Так и живу.

Между тем круги по воде бежали скорее взрывной волны.

Уже следующим утром на столе у Холодянина лежал розовый клейкий листочек с номером телефона, адресом и фамилией субъекта, которого надлежало аккуратно вмять в стенку, расплющить, вывернуть наизнанку и затем (ничего не поделаешь) стереть в незаметную пыль. Нужно только правильно выбрать орудие дознания. Будь Холодянин попроще, он бы еще вчера устроил шорох в Управлении внутренних дел либо ФСБ. Но силовым структурам он доверял не больше, чем хищникам, сидящим на цепи, а простые, прямые действия считал уделом недалеких натур. Кроме того, покушение на губернатора или даже намек на покушение — слишком мощная предвыборная бомба, слишком жирное рекламное лакомство, чтобы скармливать его милицейским генералам. Придется все же беспокоить шефа, готовить ему показательное спасение жизни под соусом личной преданности, а заодно потрошить этого идиота с улицы Кондукторской.

Так бы он и рассуждал, косясь на часы в зорком предвидении обеда, если бы в одиннадцать пятнадцать ему не позвонил из ФАПСИ полковник Стефанов и, ломая всякую чиновничью субординацию, не затребовал срочной встречи с глазу на глаз.

— К сожалению, сейчас я занят. А после обеда уеду по делам.

Этих гордых соколов федерального подчинения надо иногда ставить на место.

— Значит, встретимся до обеда. Вопрос не терпит никаких отлагательств. Я буду через десять минут. Закажите пропуск!

Скрипя зубами, Холодянин заказал Стефанову пропуск, однако с четверть часа мариновал полковника в своей приемной — из принципа.

Хозяин кабинета был готов к любым неожиданностям, но его слегка передернуло, когда предупреждение вчерашнего телефонного безумца было повторено буквально дословно, как с магнитофона, теперь уже должностным лицом. Бледность должностного лица отливала прозеленью под глазами.

Особую сладость Холодянину доставил бы ответ: «Без тебя знаю. Скажи чтонибудь новое». Вместо этого он вынужден был вопрошать, умело дозируя шум и ярость:

— Кто посмел? Кто эти выродки?..

Стефанов лелеял и холил туманную многозначительность:

— Фамилии называть рано. Будем прощупывать все варианты. Сейчас главное — осторожность.

Здесь надлежало отвечать прочувствованно и тихо:

— Спасибо. Я предупрежу Генриха Романовича.

Расставались почтительно, с глубоким взаимным презрением.

— Да, кстати, — как бы спохватился Холодянин, — а фамилия Безукладников вам ничего не говорит?

— Что значит «не говорит»? — Стефанов почти оскорбился, будто речь зашла о его любимом тяжелобольном родственнике. — Безукладников Александр Платонович. Очень даже говорит. А скоро еще больше скажет…

В итоге Холодянин отбыл обедать в сильно улучшенном настроении, с чувством удачно сбагренной черной работы, для которой, собственно, и существуют в мире всякие стефановы. Стефанов же, сытый пока лишь результатами своих нелегальнослужебных прослушиваний, знал о покушении ровно столько, сколько успел наболтать по телефону некто Безукладников, а потому испытывал досаду, схожую с изжогой, оттого, что его единственный источник информации известен не только ему. Тем сильнее в нем сгущалась решимость не делиться добычей ни кем — ни с дошлым Холодяниным, ни даже с собственной конторой. По тому адресу, на Кондукторской, пряталась и мерцала какая-то выгода, а нюх на выгоду Стефанов имел почти волчий.

Утром этого же дня коммерсант Немченко наконец завершил свою домашнюю отсидку. Поскольку дьявольский умысел, принесший ему наволочку с деньгами, больше никак себя не проявлял, Сергей Юрьевич отважился возвратить Шимкевичу долг. Уходя, он пообещал Ирине вернуться не поздно и повезти ее вечером во французский ресторан, запланированный еще с Рождества. При этом взглянул с такой отчаянной тревогой, словно прощался навсегда. Вопросов она не задавала — спрашивать и откровенничать у них было не принято.

Ирина за год с небольшим так и не привыкла до конца к Немченко: к спиртовой резкости его дезодоранта, к безволосой мускулистой груди и рукам. С ним жилось приятно — и как-то чужевато. Она скучала по Безукладникову, казавшемуся в разлуке таким трогательным. Но сейчас вдруг взять и отказаться от своих новых высоких туфель и дорогих баночек с кремами, от этого горьковато-сладкого сыра и чудного кофе с белой капелькой ликера «BAILEY`S» вместо молока, от зеркальной ванной и сегодняшнего ресторана — она уже не смогла бы ни за что.

…Шимкевич взял деньги с холодной рассеянностью и, не считая, спрятал в сейф.

— Молодец, — похвалил он мрачно. — Красавец. Теперь неси проценты, и мы квиты.

Немченко стал похож на гипсовый слепок.

— Коля, почему проценты? Мы не договаривались.

— А порядочных людей оскорблять договаривались? Как твоя ссыкуха меня в сауне обозвала, помнишь? Повтори за нее! Давай повторяй! Не слышу!..

Шимкевич возбуждался переливами своего гнева, как драматический актер.

— Учишь вас, учишь!.. Скажи ей, пусть вечером ко мне приезжает.

Прощения просить.

Затем творческая фантазия Шимкевича подсказала ему, что оскорбительница Ирина должна вымаливать прощения непосредственно в той же сауне, где и провинилась. Немченко дозволялось в этот момент отсутствовать.

Сергей Юрьевич ушел на негнущихся ногах. А Коля Шимкевич еще с полчаса предавался грезам о высшей справедливости: фигуристая спесивая гордячка, которую лоховатый Немченко увел у кого-то за бесплатно, на глазах превращалась в покорную телку. Она скользила коленями по мыльному полу и ловила губами края Колиной банной простыни.

Интенсивность мечтаний, однако, не вредила синхронной хозяйственной деятельности, включавшей, например, выплату премиальных двум правильным таможенникам, последнее тихое предупреждение одному неправильному министру и совсем уже тишайшее причесывание бабок, то есть беглый подсчет текущей наличности с фиксацией в амбарной книге. Полгода назад у Коли был свой личный адвокат — носатый вальяжный карлик с женским голосом. Однажды, смакуя тягучую зелень шартреза, он пропел: «Вы, Коленька, если уж гоняете по рукам такие термоядерные суммы, то хотя бы записывайте в книжечку номера серий…» Карлик непростительно много знал, потому и удостоился несчастного случая с летальным исходом. Но совет запомнился. И теперь Шимкевич находил особую невыразимую приятность в том, чтобы сидеть вот так, негромко воркуя: «…семнадцать, восемнадцать, девятнадцать…», — над плотненькими бледно-салатовыми пачками, принюхиваться к их резковатому тряпичному запаху и выскребывать монблановским перышком по матовой бумаге (компьютеры — это для секретарш) ровные колонки опознавательных чисел.