Все, что вы скажете - Джиллиан Макаллистер Страница 15

Но дело даже не в работе, а в том, что, оставшись один, – никогда не при мне, чтобы не расстраивать, – он будет удивляться, как я могла так поступить. Он любит меня, со всей моей безрассудностью, бардаком, неорганизованностью, фиговой работой. Но случившееся заставит его задуматься. Он никогда не скажет мне об этом знать, но я-то буду знать. Это как в гостинице, не поймешь, что в номере убирались, – заново сложили полотенца, поправили туалетную бумагу, – если не приглядываться.

Рубен стоит ко мне спиной в кухне, а потом поворачивается и смотрит задумчиво.

– В том же месте, но всего лишь… – говорит он. – Представь, что его могла найти ты, если бы шла несколькими часами позже?

Меня захлестывает паника, такая же, как в Маленькой Венеции: сердце стучит, кулаки непроизвольно сжимаются, холодный пот покрывает спину и плечи. Я бы не удивилась, что моя кровь стала черной и замороженной или что внутри меня полно тараканов, или что мои органы сдавила наковальня.

Как я могу сказать ему сейчас, когда это стало убийством? Это разрушит его, а я стану худшим человеком, которого он знает, – врагом.

На задворках моей памяти, в тайнике, среди архивов и далеких, не до конца сформировавшихся воспоминаний, появляется что-то еще. Семнадцать. Сэдику было не семнадцать. Так что… Возможно, это был не Сэдик.

Я не могу позволить себе думать о том, что это был не он. Меня преследовали, поэтому я его толкнула.

Я не могла ошибиться. Ошибка разрушит меня.

Я засыпаю на диване: время не позднее, но мой мозг слишком вымотан. Такое случалось и раньше, например, в университете я все время засыпала в неподходящее время. Выключиться и игнорировать – было моей естественной реакцией.

Спала крепко, но снился мне Сэдик.

Меня разбудил Рубен. У него в руках очередная чашка: он постоянно пьет кофе, но не сказать, что это как-то на него влияет. Он уходит из гостиной, возможно, в свою комнату с пианино, делать заметки по работе. Уходя, он замечает:

– Даже не подозревал, что ты болтаешь во сне.

– Что?

Он смеется себе под нос, проходя через холл, и говорит:

– Ты несла абсолютную чушь.

Не могу выспрашивать его, не могу давить на него. Но что, если я сказала что-то разоблачающее? Притягиваю колени к груди и молюсь, чтоб это было не так.

Я продолжаю смотреть канал с новостями, хотя репортаж о моей истории больше не повторяют. Слышу, как два раза мимо проносятся машины с сиренами, и оба раза подпрыгиваю, покрываясь потом. Оказывается, в Лондоне так много транспорта с сиренами!

Никогда в жизни не делала ничего самостоятельно: спрашивала у всех окружающих мнения по поводу стрижки и где в Лондоне можно снять жилье. С помощью «Фейсбука» и «Твиттера» я передавала другим людям право решать за меня. А сейчас я одна.

Я почти допила кофе, когда Рубен вернулся.

– Ты извинялась во сне, – говорит он так, будто наш разговор не заканчивался.

– За что?

– Понятия не имею. – Взгляд у него удивленный. Должно быть, я выгляжу виноватой. – Ты просто снова и снова продолжала твердить «прости».

Мне бы рассмеяться, но я не могу. Я думаю только о том, что мне и правда очень жаль.

Я извинялась за то, что убила человека.

Рубен смотрит на меня недоуменно и хмурится.

– Это странно, – бормочу я.

– Да, непохоже на тебя.

Нет. Никто не должен знать, даже Рубен. Особенно он.

Признание

Мне кажется, что я была одна всего минут пятнадцать. Мне дали чашку с чаем, по вкусу напоминающим сигареты.

Интересно, что делают другие люди в камерах? Я представляю их спящими в разных позах, как на экранах видеонаблюдения в комнате для арестов. Смотрю наверх, на грязный потолок – как его можно было забрызгать чем-то коричневым? И тут я замечаю камеру видеонаблюдения, белую, похожую на робота, направленную на меня. Я тоже на одном из тех экранов, за мной наблюдают.

Окно в двери открывается, и я подпрыгиваю от неожиданности.

– Полагаю, вы успели поужинать? – спросил мужчина, и я отрицательно покачала головой.

– Мы собирались поесть позже.

«Кебаб;)», вот что написала мне Лора, когда мы планировали наш загул.

– Но вы пили?

Я не успеваю ответить – мужчина фыркает и закрывает окно, как будто я животное в загоне.

Через несколько минут он появляется снова. Мое тело начинает дрожать, и мне хочется объяснить ему, что это был несчастный случай. Окошко открывается.

– Дежурная еда, – поясняет мужчина и подталкивает ко мне белый пластиковый поднос.

Не успей я подойти, еда бы упала на пол. Тарелка дымится и обжигает руки. Мне приходится отнести поднос на матрас, потому что стола в камере нет.

Мужчина снова уходит, а я вспоминаю, как несколько недель назад пыталась сделать оладьи из сладкой кукурузы. Рубен сказал, что они получились похожими на куриные лапы.

Даже сквозь тяжелую дверь я слышу, как кто-то говорит: «Здесь у нас, скорее всего, раздел восемнадцать. Хуже, если…».

Раздел восемнадцать? Интересно, что это значит. Может, полицейские говорят про ту, что была ошибочно задержана, и кого отпустят, как только прибудет адвокат.

Предположения заставляют меня нервничать, и я автоматически тянусь за мобильником, которого у меня больше нет, которым я не могу больше свободно пользоваться. Уже много лет такого не было, чтобы мне было нечего делать. Невозможно даже представить, как это – обедать без какого-нибудь гаджета.

Здесь нет ни часов, ни окна, поэтому я ем, оглядывая комнату – камеру, в которой оказалась: круглая флуоресцентная лампа с дохлыми мухами внутри плафона; черная стрелка, нарисованная аккуратно, возможно, с помощью трафарета.

Еда ужасная, такое ощущение, что кто-то смешал все ингредиенты до единой массы, а затем подогрел. В яйцах и хлебе попадаются кусочки бекона. В середине еда холодная. А сами яйца как желе.

Я доела, и на этом все мои дела закончены. От безделия и отсутствия мыслей в голове, я протягиваю руку и провожу пальцем по синей стене. Она оказывается холодной, дешевая краска отваливается под кончиками пальцев.

Еда застревает у меня в горле, когда я начинаю плакать. Вообще-то эти слезы из-за множества причин: из-за невезения; из-за того, где я оказалась в свои тридцать лет; но по большей части из-за Рубена – скучаю по нему и знаю, что он будет скучать по мне; из-за намека на осуждение в его голосе. Я знаю, мне не показалось.

Когда мы с Рубеном встретились в первый раз, на студенческой вечеринке, он стоял в стороне, скучающе смотря на все происходящее и ни с кем не разговаривая. Я обратила на него внимание прежде всего из-за роста, но к тому времени, как в ход пошел виски, были и другие причины. Он молча стоял у книжного шкафа в эркере, водя пальцем по обложкам книг.