Библиотекарь, или Как украсть президентское кресло - Ларри Бейнхарт Страница 15

Множество людей искренне любили Энн Линн Мёрфи, но всё же она была просто женщиной, а у Скотта в распоряжении были все рычаги. Никто и думать не мог, что у неё есть шанс, и иногда не только американский мужичок из глубинки, но и его супруга задумчиво бормотала себе под нос: «Ну и зачем ей это надо?»

Словом, концерт «Я голосую!» пришёлся к месту, и многие знаменитости поспешили сказать, что да, они обязательно примут в нём участие.

И тут какой-то не в меру пронырливый журналист раздобыл в штаб-квартире «Я голосую!» в Южной Каролине список организаторов этого концерта. Все они были Золотыми Слонами. Все как один. Конечно же, был среди них и Алан Карстон Стоуи.

Несколько дней все сомневались, действительно ли это так, несколько актёров даже отказались от выступления, потом «Я голосую!» истратила тысячи на рекламу, и тогда интерес к мероприятию снова повысился. Все знали, что всё организовано Скоттом и его людьми, но никто об этом не говорил. Большинство выступающих от выступления не отказались, так что шоу обещало быть стоящим.

— Сам я пойти не могу, у меня только один билет, а я женат, — объяснил такой щедрый подарок Декстер. — А ты, кажется, нет?

— Да, я не женат.

— Ну и иди, если хочешь. Хочешь?

— Конечно, хочу.

— Вот и славно. Ненавижу, когда хорошую вещь приходится выкидывать.

Билет стоил пять сотен долларов. Я нашёл пиджак, завязал галстук, отутюжил брюки и решил, что выгляжу я прекрасно. На месте я увидел толпы мужчин с чёрными галстуками, в чёрных галстуках было и пять женщин, но все остальные женщины, а их было целое море, были в вечерних платьях и драгоценных камнях, молодые жёны пожилых мужей явно очень хотели продемонстрировать свои настоящие и поддельные бриллианты. Я шёл, а в голове у меня складывались целые строчки о них, они все казались прекрасно воспитанными красавицами, казалось, что мир принадлежит им, и кроме них, нет ничего более важного. Пусть все блестит, переливается и сверкает, и никто не узнает, что вечером папаша няню ударит. Рифмовочки, в общем, поганые рифмовочки. В перерыве я вышел подышать, но ей-богу, внутри свежего воздуха было больше, чем здесь, ведь все те тридцать семь курильщиков, что ещё остались в Америке, были здесь, и трое из них дымили сигарами. Над нами повисло сигаретное облако, и я решил обойти здание, вдруг там будет свежее — так человек бежит из Лос-Анджелеса с верой, что где-то там и солнце светит ярче, и горы выше, ну как в кино, вы понимаете. На другой стороне действительно было свежее, и ночной воздух был чище, а ещё там стоял фонарь, а под фонарём стояла Ниоб. Её волосы были забраны вверх, в ушах мерцали маленькие призмочки. Наверное, если отойти куда-нибудь в сторону, где не будет светить электрическая лампа, и посмотреть на звёздное небо, то звёзды будут светиться так же, как серёжки Ниоб.

Ниоб улыбнулась мне. Конечно же, я поспешил к ней — первое знакомое лицо среди всех этих странных людей, которые, кажется, постоянно готовы к тому, что их снимают.

Последним выступающим до перерыва был Билли Джордж Конху, исполнитель кантри, чья пластинка стала третьей самой успешно продаваемой в этом году. Билли Джордж получил Грэмми за Лучшую патриотическую песню и буквально только что спел для нас: «Моё сердце начинает биться чаще, когда я слышу крик нашего орла, наши враги должны знать, что означает его крик! Он означает быстроходные машины и реактивные самолёты, и воинов моряков, лучше не приближайтесь, когда кричит орёл! Йе-е! Кричи же нам, орёл! Йе-ее!» И аудитория разразилась аплодисментами.

— Привет, Дэвид.

— Привет! Как я рад тебя видеть!

— Ну и как тебе концерт?

— Ну…

— Тебе нравится кантри?

— Ну, мне нравится кантри в исполнении Уилли Нельсона.

— Останешься до самого конца?

— Аум… ну…

— Ну будет же ещё Бухт Бонг и Теки Токинг.

— Я легко обойдусь без Бухт Бонга, но если ты, конечно, хочешь, его…

— Да тоже не сказать, что так уж сильно хочу, а ещё и все эти люди в галстуках…

— Может, пройдёмся?

— Давай, — тут Ниоб посмотрела на меня так, что мне вспомнились картинки из давно забытого прошлого, и я был готов на любую глупость, только чтобы она стала моей. Я предложил ей руку, и мы пошли.

Центральный Вашингтон прекрасен. Да, здесь тоже есть свои гетто, свои кварталы бедноты, свои страшные полуразрушенные районы, но центральная часть прекрасна. Думаю, нет необходимости её описывать. Вы сами её видели на страницах учебников или открытках или в кино, пока враги не взорвали его ко всем чертям. Представьте себе: ночь, бульвары, классическая архитектура, река, с воды дует лёгкий осенний ветерок, романтика!

Она держала меня под руку, мы шли рядом и наши тела иногда соприкасались. Она спросила, как мне работается у Алана Стоуи. Я сказал, что мне кажется, что я работаю при дворе какого-то короля, не Людовика XIV конечно, но у какого-нибудь Крошки Луи, это точно. Любой человек, увидевший его богатства, становится его слугой, его богатство способно развратить, оно постоянно тянет изменить самому себе, каждый вновь вошедший в дом мгновенно ломается, начинает прислуживать, как собака ждёт подачки с барского стола и подбирает крохи, упавшие на пол.

— Да вы поэт!

— Вы мне льстите.

— Это вы называете лестью?

— По отношению ко мне — да. Если бы у меня был талант, я был бы именно поэтом. Сегодня поэт чаще всего пишет только для самого себя, так другие ходят в тренажёрные залы и качаются в качалках. Есть один поэтический журнальчик, какой-то магнат отстегнул им денег, чтобы они каждый год выдавали их самому талантливому из поэтов, но хоп! вместо ожидаемых пяти сотен им стало приходить по пять тысяч писем ежегодно. Против правды не попрёшь: народ пишет стихи, но никто их не читает, каков вывод? Хватит думать, что ваши стихи кому-то нужны, они нужны только вам, вот и пишите их для самих себя. Или сочиняйте кантри и думайте, что вы крутой.

— Ага, — согласилась она и пропела на мотив песни Билли Джорджа Кунху: «Я злой, презлой, озлобленный матрос и моё сердце начинает биться быстрее, когда я слышу, как кричит наш орёл, я знаю, почему он кричит — он увидел голубя».

— Здорово.

— Спасибо.

— Это импровизация или это всем известная переделка, и я единственный, кто не слышал её ни разу?

— Ну, он пел, а я про это думала.

— Тогда вообще здорово. У вас есть талант.

— Я знаю, — дразнится она, что ли?

Мы оба замолчали, мы шли по улице, и я изо всех сил пытался убедить себя, что всё нормально, что всё хорошо и пытался не замечать электрических искр, пробегающих между нами. Я вспомнил про электрические искры вовсе не потому, что мне хотелось найти красивый поэтический образ, а потому, что они действительно пробегали между нами. «Итак, Дэвид, вы — библиотекарь», — вдруг прервала она молчание. Прошлый наш раунд возле дома Стоуи закончился вничью, вничью закончился и сегодняшний разговор, она решила сыграть новую партию. Я подумал, что у нас уже есть что вспомнить и что у нас будет что вспомнить о сегодняшнем вечере. «А что это такое, быть библиотекарем?» — она явно хотела поговорить об этом.