Кобра - Доминик Сильвен Страница 16

- Карла Ферензи говорит, что у него была женщина. А что ты об этом думаешь?

- Ничего. Мы редко виделись в последнее время. Отец из-за своей работы вечно был уставший, а я встретил Шарлотту. У меня голова была занята совсем другим.

- Сколько времени вы с ней знакомы?

- Семь месяцев. Да, всего только семь месяцев…

- И?..

- Я бы хотел ей позвонить.

- Я ей сам сейчас позвоню. И передам тебе трубку.

- Вы хотите сначала сами ее расспросить?

- Конечно.

- Вы тоже считаете, как ваша коллега, что я убил отца?

- Она тебе это сказала?

- Скорее, преподнесла мне это на тарелочке!

- Она полицейский, а не нянька.

- В любом случае я предпочитаю ваш стиль.

- Какой номер у твоей подружки?

Феликс едва успел назвать номер мобильника, как плотину прорвало. Слезы потекли из него рекой. Он закрыл лицо руками. Морен бровью не повел, несмотря на то что ему было неудобно сидеть в маленьком кресле. Брюс внезапно положил руку Феликсу на плечо:

- Поплачь, мой мальчик. Надо дать выход слезам. Поплачь.

Перекрывая рыдания Феликса, Брюс сказал, что пойдет позвонить в коридор, и дал знак Морену быть начеку.

Алекс ходил звонить девице. Той самой, которую этот парень, плакавший как ребенок, любил по-настоящему. Что-что, а уж это Виктор Шеффер прекрасно понял. И еще он усвоил одну очень важную вещь: Алекс вступил в борьбу с самой опасной из змей - с коброй. Ее яд, проникший в организм через укус или впрыснутый в глаза, убивает очень быстро. Капитан Шеффер знал это не хуже какого-нибудь специалиста-зоолога.

Некоторые вещи сделались для Виктора Шеффера прозрачными, словно вода горного ручья. Ясными, как математические аксиомы. Не вызывали никаких сомнений, как не вызывает сомнений Декларация прав человека и гражданина. Зато другие никак не удавалось постичь. Думая об этом, Виктор Шеффер представлял себе - если уж оставаться в области зоологии - хромых черных баранов, которые пасутся, приволакивая ногу, на крутых горных склонах. Они срываются вниз, встают, карабкаются вверх и вновь срываются, и так длится бесконечно. Устали, очень устали эти зверушки - довольно глупые, надо признать.

Одно он знал наверняка: умерший был самым большим из этих черных баранов. Он занимал много места, хоть черты его и были неразличимы. Капитану Шефферу никак не удавалось понять, что за человек тот, о ком идет речь. Он не видел его лица, не знал, молод он или стар, богат или беден, весельчак или мизантроп. Он не видел его. Не разобрал его имени. Он даже сомневался, какого он пола. Умерший. Умерший, так ведь?

Но кое-что виделось ясно. К примеру, Шеффер видел сад Эскулапа, ощущал, как теплый весенний ветерок гонит рябь по поверхности пруда, вдыхал изысканные ароматы блюд, приготовленных для пикника, слышал, как вылетают пробки из бутылок с шипучим асти. Он улавливал смех красивых женщин, их болтовню о бридже и музее на вилле Боргезе. Он слышал смех мужчин, очень довольных тем, что дела в «Корониде» идут хорошо. И бог врачевания Эскулап, выглядевший весьма внушительно между белых колонн, радовался их веселью и покровительственно взирал на легкую оргию. Каменное тело Эскулапа намного больше тела простого смертного. Он как-то небрежно держит в руках символ своего искусства - кадуцей, обвитый двумя змеями жезл. Они скользят вокруг древа жизни, всем своим видом давая понять, что складывают оружие и их яд отныне - лекарство.

Это же яснее ясного, Алекс, неужели ты не видишь?

И еще Виктор Шеффер знал, что Феликс, плакавший словно ребенок, проведет ночь на Набережной Орфевр. Очень удобный подозреваемый в деле об убийстве черного барашка непонятного пола. Батюшки мои, как же этот парень ревел! Но разве Иуда не пролил бы реки слез за Христа, если бы это сулило ему выгоду? И все-таки, говоря откровенно, Виктор Шеффер знал, что молодой человек по имени Феликс, который глушил пиво и рыдал с громкими всхлипываниями, не Кобра. Не он убил черного увечного барашка. Это Алекс обязательно должен понять.

Но главное, Алексу нужно понять, что между змеей, обвившейся вокруг кадуцея, и Коброй есть связь. Капитану Шефферу хотелось подняться, открыть слипшиеся веки и говорить. Четко и ясно.

Говорить с Алексом, с Алексом. Моим лучшим другом.

И у домофона, и у почтовых ящиков - одна и та же картина. Двадцать фамилий, но ничего похожего на Патрисию Креспи. У многих жильцов указаны только инициалы, но нигде не значится ни ПК, ни КП. Как «коммунистическая партия» или «подготовительные курсы», подумала Левин, но дальше фантазировать не стала: у нее есть дело поважнее. Раздался щелчок дверного замка, и она увидела входящих в подъезд женщину и подростка. Женщина недоверчиво взглянула на Левин и даже слегка попятилась, когда та сунула руку в карман куртки, чтобы достать удостоверение. Безрезультатно: ни женщина, ни подросток не знали жилицы по фамилии Креспи.

Левин пошла по этажам. Дом содержался в чистоте, пахло каким-то моющим средством с ароматом лимона, слышалась музыка. Кто-то на полную мощность включил Шегги - это Алекс мог слушать круглые сутки. Левин добралась уже до седьмого этажа, но никто еще не решился открыть дверь представителю правоохранительных органов. «В нашем деле надо быть настойчивой, Мартина». Неужели? Спасибо за откровение, шеф.

Ей повезло на восьмом: дверь открыл пожилой мужчина. Его имя - Леопольд Оппель - было указано на звонке, возле двери лежал старомодный половик, плотно связанный из светло-коричневой шерсти, в безупречном состоянии.

Мартине пришлось выслушать длинные рассуждения о том, что собаки гадят где попало, что все стены разрисованы, а водители воображают, что способны вести машину и одновременно болтать по мобильнику, что наркотиками торгуют прямо возле школ, а уличные шалопаи работают на организованную преступность: сворачивают счетчики для проставления даты и времени стоянки автомашин, - сейчас это бедствие Парижа, но если правительство не примет мер, оно охватит всю страну, что повсюду валяются пакеты и обертки, а население лишено патриотических чувств. Мартина про себя отметила, что старик, в сущности, прав, но не стала ничего комментировать. Ее интересовала Креспи. Старик ничего о ней не слышал, но посоветовал обратиться к соседке - даме, погубившей свое призвание: «Она просто создана быть бдительной консьержкой-болтушкой».

- Никто, кроме вас, не пожелал открыть мне, - сказала старику Мартина.

Он принялся барабанить в дверь соседки и звать ее. Левин услышала за дверью женский голос, и вскоре на пороге появилась женщина лет шестидесяти в сиреневом платье.

- Дама-инспектор разыскивает некую Патрисию Крепи.

- Креспи, - поправила Мартина.

- Да, верно, Креспи. Па-три-си-я Кре-спи, - медленно проговорил старик.

- Не знаю такой, - искренним тоном сказала женщина.