Сущность зла - Лука Д'Андреа Страница 16

Мы еще немного прошлись в молчании. Я слушал, как кричат гагары и чирикают воробьи.

Проплывавшее облако затмило солнце, потом продолжило свой путь на восток — мирное, безразличное к трагедии, о которой Вернер рассказывал мне.

— А Курт? — спросил я, чтобы нарушить молчание, которое начинало меня тяготить.

— Курт Шальтцманн. Старший из троих. Он тоже был славный малый. — Вернер остановился, отломил ветку от сосны с темным узловатым стволом. — Знаю: в подобных случаях всегда так говорят. Но поверь мне: они вправду были славные ребята.

Вернер умолк, а я, чтобы заполнить паузу, проговорил вполголоса:

— В восемьдесят пятом я хотел стать питчером [24] в команде «Янкиз» и был влюблен в мою тетю Бетти. Она пекла невероятно вкусные маффины. О тех годах у меня прекрасные воспоминания.

— В наших краях в те годы было еще хуже, чем в войну, поверь мне. Молодежь уезжала, а кто оставался, травил себя алкоголем. Как и большинство тех, кто постарше. Не было ни туризма, ни субсидий на сельское хозяйство. Не было работы. Не было будущего.

— Почему же тогда Эви и прочие остались?

— А кто тебе сказал, что они остались?

— Значит, они уехали?

— Эви — первая. Она была не только умница, она была красавица. А знаешь ли ты, что случалось в те годы с красивыми и умными девушками в наших краях?

— Они выходили замуж и начинали пить?

Вернер кивнул.

— Первый попавшийся говнюк, а их тут полно, вскружит девчонке голову, обрюхатит ее, а потом принимается лупить ремнем, если в холодильнике недостаточно пива. А со временем, будь уверен, получается так, что пива всегда не хватает. Эви видела, что случается с женщинами, которые теряют голову из-за говнюков.

Я впервые слышал, чтобы Вернер употреблял такие слова.

— У Эви был план. Она закончила школу с самыми высокими баллами и получила стипендию для учебы в университете. И она, и Маркус владели двумя языками, но мать отказывалась говорить по-итальянски, к тому же их приучили к фамилии Баумгартнер, так что, когда наступил момент выбирать, в какой университет поехать, Эви решила в пользу Австрии.

— И на какой факультет она поступила?

— На геологический. Она любила горы. Особенно Блеттербах. На Блеттербах она водила младшего брата, когда дома становилось невтерпеж, и на Блеттербахе, как говорят, она поняла, что влюбилась.

— В Курта? — спросил я, уже угадывая ответ.

— Они были знакомы; в маленькой деревне, где рождается немного детей, эти немногие знают друг друга с пеленок, но Курт вел совсем другую жизнь. Он был на пять лет старше Эви, работал в горах проводником и спасателем. Он происходил из хорошей семьи. Его отец, Ханнес Шальтцманн, был мне другом. — Вернер осекся, и глаза его на миг затуманила грусть. — Хорошим другом. Это Ханнес привил сыну страстную любовь к горам.

— Ханнес тоже работал в Спасательной службе?

— Входил в правление. Это он накопил денег, чтобы приобрести «Алуэтт». Помню, Курт все время просил позволения использовать вертолетик, чтобы катать туристов над Доломитами за определенную плату, но, хотя сама по себе идея была гениальная, мы об этом даже слышать не хотели. «Алуэтт» служил для того, чтобы спасать людей, а не развлекать отдыхающих. И не думай, что парень был жадным, вовсе нет. Как проводник Курт зарабатывал негусто, а как спасатель — еще меньше, если учесть, что все мы были добровольцами. Но для Курта деньги ничего не значили. Наградой ему служили горы.

— У Эви и Курта была счастливая любовь?

Вернер улыбнулся:

— Такая только в сказках бывает. Эви ясно представляла себе свое будущее. Университет, диплом с наивысшими баллами, докторантура, потом музей естественной истории в Больцано, о котором тогда много говорили. У нее были амбиции. Она мечтала стать куратором отдела геологии. И по-моему, у нее бы получилось, такая она была молодчина. Как только приехала в Инсбрук, сразу отличилась, и профессора ее заметили. Сам посуди, как ей было нелегко. Представь себе девушку, молоденькую девушку с гор, которая говорит на нашем диалокте, как она затевает дискуссии с университетскими мудрецами, а ведь иные из них начинали карьеру в тридцатые-сороковые годы. Не знаю, понятно ли я говорю. Так или иначе, оценки у нее были отличные. Она начала публиковаться. Стала восходящей звездой.

Я вздрогнул. Меня тоже называли наполовину восходящей звездой. Такое определение приносит несчастье. Настоящее проклятие.

— Когда она уехала в Инсбрук?

— Эви уехала в восемьдесят первом, оставила Маркуса одного. Он был несовершеннолетний, а их мать, как в таких случаях говорится, была недееспособной, но Маркус мог сам позаботиться о себе. Эви уехала, а Курт отправился следом за ней на следующий год, в восемьдесят втором, когда Италия выиграла мировой чемпионат по футболу. — Вернер расхохотался. — У нас тут все ходили с вытянутыми мордами…

— Все тот же этнический вопрос?

— Мы болели за Германию.

— Не за Австрию? — наивно осведомился я.

Ответ Вернера, незамедлительно последовавший, заставил и меня расхохотаться.

— Ты когда-нибудь видел, как австрийская сборная играет в футбол? Лучше сразу вывесить белый флаг.

— Господи боже, какую я глупость сморозил…

— Да ладно тебе, Джереми: и то хорошо, что болельщикам некогда мастерить бомбы. — Вернер помолчал немного. — Курт, влюбленный, уехал из деревни. Когда Ханнес мне сообщил, что его единственный сын уехал в Инсбрук, чтобы жить там с Эви, даже я испытал некоторый шок, хотя меня и считали человеком… широких взглядов.

— В каком смысле?

Вернер кашлянул, явно смущенный:

— Мы тут в наших краях немного консервативны, понимаешь?

— Они не были женаты.

— И не собирались жениться. Заявляли, будто брак устарел. Я пытался убедить Ханнеса, что ничего страшного в этом нет. Видишь ли, из-за внебрачного сожительства Курт с отцом перестали разговаривать, а меня это огорчало. И Эви мне нравилась: такая славная девушка. Но Ханнес ее терпеть не мог. Как и масса народу, — с горечью добавил Вернер, — тут, в Зибенхохе.

— Из-за ее фамилии?

— Эви уже была виновата в том, что она наполовину итальянка. Да еще сожительствовала с женихом в мирке, где и слова-то этого еще не придумали. «Сожительствовать». Сожительствовать — это для кинозвезд, но не для богобоязненных жителей Зибенхоха. Но хочешь, скажу тебе всю правду?

— Я пришел сюда, чтобы тебя выслушать.

Вернер остановился.

Мы дошли до места, где тропинка поворачивала, приведя нас на вершину холма высотой метров сорок. Задувал легкий западный ветер, который, однако, начинал крепчать. Но холода еще не наступили.