Икона, или Острова смерти - Гэри Ван Хаас Страница 17

Я задумался. Картины Ролстона имели сходство с творением Ван Гога. В его рисунках можно было обнаружить те же небрежные мазки и цветовые завихрения. Движение и безумие.

Подъехав к мельнице, где находилась «студия» Ролстона, я обнаружил, что дверь забита, а все ставни надежно заперты. Я отодрал доски, кое-как приколоченные поперек входа. Замок заржавел, понадобился всего один удар, чтобы его сорвать. Раздался порыв ветра, и дверь с грохотом распахнулась.

Я не был готов к открывшемуся моему взгляду зрелищу. Я думал, что вступаю в покинутую обитель духов. Но мои ноздри защекотал запах человеческих экскрементов и перегара.

У меня зашевелились волосы. Я вспомнил, как в детстве друзья заманили меня в заброшенный дом с привидениями. На старой мельнице, по общему мнению, тоже обитали призраки. Говорят, пятьдесят лет назад здесь кого-то убили. Мне стало не по себе от нахождения в этом месте.

Все покрывал толстый слой пыли. Пауки ткали серебряные нити. Таракан, размером с небольшую мышь, пробежал мимо меня.

В углу, опрокинутые, лежали стол и два стула, еще один стул валялся, разбитый в щепки, возле очага. Камин был забит всем, что только могло гореть, и я заметил почерневшие куски подрамников и обгоревшую ткань.

В другом углу комнаты, под грудой битых бутылок, я нашел обрывки холста. Я разгреб желтые и зеленые осколки стекла. Вероятно, это была одна из последних работ Джона: неоконченный набросок в виде нескольких грубых мазков ультрамарином. Холст сильно попорчен, и изображение трудно было разобрать. Я нагнулся, пытаясь сложить обрывки. Некоторые куски безвозвратно пропали, но неровных, запачканных лоскутков все-таки оказалось достаточно, чтобы разглядеть силуэт — голову и торс обнаженного юноши с венком на голове.

Черты лица были смазаны, зато волосы выписаны четко — они кольцами ложились на плечи. Я пришел в замешательство. Джон писал иконы и пейзажи. Он не любил рисовать людей, а этот портрет казался таким знакомым. Я бросил клочки обратно в груду мусора.

Оглядываясь вокруг, я заметил, что на полу чернеют липкие пятна — высохшие лужицы пролитого вина. Запах фекалий и перегара стал еще сильнее. Я приоткрыл дверь в туалет, и меня чуть не вырвало. Буквально повсюду были блевотина и кал. В унитазе плавали обгоревшие клочки бумаги. На одном из них еще представлялось возможным разобрать строчки. Я осторожно выловил бумагу палкой и разложил на полу.

Это был кусок письма — полусожженный, но с сохранившейся датой и обрывком текста.

10 марта. Уважаемый мистер Ролстон, последние пробы дали положительные результаты. Я сохраню это в тайне. Искренне ваш д-р Кристофис.

Я убрал письмо в карман. Тайна начала раскрываться. Возможно, Джон неизлечимо заболел вследствие чрезмерного употребления алкоголя. А мысли о неизбежной смерти послужили причиной нервного срыва.

Сквозь разбитые ставни в комнату проникали теплые лучи солнечного света и растекались по стенам. Когда я присмотрелся, то понял, что красные брызги, принятые мной за пролитое вино, на самом деле засохшие пятна крови.

Я похолодел при одной мысли: Джон пытался покончить с собой? Я быстро отвернулся, переполненный отвращением. Но что-то в этих кровавых пятнах на белой стене заставило меня снова взглянуть на них. Это были не просто случайные брызги, а как будто надписи, сделанные окровавленным пальцем.

Что-то, написанное по-гречески, вверху — заглавная буква «М», а внизу кружок со смазанной «Z». Символы? Джон был оккультистом?

Я вынул письмо Кристофиса и переписал на него греческие буквы, одновременно произнося их вслух:

— Ита, пи, альфа, ни, альфа, гамма, йота, альфа; фита, альфа; сигма, ипсилон; фи, омикрон, ни, ипсилон, сигма, ипсилон, йота.

Что бы это ни значило, но это было последнее послание Джона. Я закрыл дверь, радуясь свежему воздуху. Мое лицо овевал ветер, и море переливалось полупрозрачными оттенками, как драгоценный камень. Солнце уже садилось, облака на горизонте окрасились оранжевым и розовым. Колеса джипа заскрипели по гравию, я ехал обратно в город.

Старый добрый Юджин восседал за своим излюбленным столиком, по-видимому, дюжина пива ничуть ему не повредила.

— Я тут снова подумал… — пробормотал он, когда я подошел. — Я, конечно, порядочный человек, но давай скорее заканчивать эту бодягу с Линдой. У нас есть более важные дела.

— Какие, например? — Я отхлебнул пива из его кружки.

Он помахал пальцем перед моим лицом.

— Например, пора нырять за амфорами. Вот что.

Я покачал головой.

— Не знаю, Юдж. Сначала мне надо сделать копию.

— Только не вздумай сейчас увиливать! — фыркнул он. — Мы полагаемся на тебя.

Я вздохнул, надеясь, что он поймет.

— Юджин, у меня нет на это времени. Сначала нужно закончить работу для Андерсена.

Юджин был неумолим:

— Брось, парень, ты хочешь сказать, что не будешь нырять за амфорами? — Он глотнул пива и вытер рот рукой. — После всего, что я для тебя сделал?

Я знал, что так и будет. Люди вроде Юджина всегда используют дружбу как отмычку. Я поежился под его взглядом.

— Ладно, ладно, черт с вами. Мы займемся амфорами чуть позже, договорились? А теперь я еду в Афины, чтобы все выяснить.

— Погоди! — Юджин недоверчиво посмотрел на меня. — За каким дьяволом в Афины? У нас здесь уйма дел. Кроме того, если ты завалишься в Плаку, [10]то мы можем тебя и не дождаться…

Я осторожно прервал его:

— Я не собираюсь гулять в Афинах по вечеринкам, Юджин. Я еду туда, поскольку хочу выяснить, что же случилось с Ролстоном. Что случилось с ним на самом деле. Меня это беспокоит, дружище.

— Ты делаешь из мухи слона.

— Я нашел на мельнице записку врача. Судя по всему, Ролстон был очень болен.

Юджин откинулся на спинку стула со вздохом, похожим на шипение проколотого шарика.

— Значит, ради него ты собираешься разыгрывать из себя мать Терезу?

— Да, можно и так сказать. Кто-то должен поговорить с его врачом и выяснить, что происходит. Ты займись пока подготовкой к поездке за амфорами, а я скоро вернусь.

— Что сказать Линде, если она спросит о тебе?

— Ничего не говори. Если она будет настаивать, скажи, что я по-прежнему проверяю зацепки. — Я похлопал его по спине. — Брось, старик. Это все ради нашего старого друга Джона.

Он почесал едва заметную проплешину на макушке, пытаясь проникнуться моими чувствами, потом нахлобучил поглубже свою потрепанную рыбацкую шапку.

— Ладно. Того и гляди, ты вступишь в какую-нибудь дурацкую благотворительную общину кровоточащих сердец, приятель.