Тайна кода да Винчи - Гарольд Голд Страница 18

Отдохнув, Джакомо осмотрелся и осторожно попятился к стволу. Добрался до широкой развилки и устроился в относительной безопасности. Вспышка молнии снова озарила просеку. Гонец увидел, как стая волков рвет на части его лошадь. Письмо Борджиа было все еще при нем.

Джакомо давно не молился, но сейчас, во время этой страшной, необычной, пришедшей ниоткуда грозы, слова сами вырвались из его горла.

— Господи! Сохрани мне жизнь, и я покорно вернусь к своему хозяину и приму то, что суждено! Любую кару или муку! Господи, дай мне пережить эту ночь! Прости мне клятвопреступничество, ибо я клялся быть верным Борджиа на Священном Писании! Господи, спаси меня! Я вернусь в Монтефельтро, я отвезу письмо!…

Внезапно небо озарилось самой яркой из всех вспышек, что Джакомо видел когда-нибудь в своей жизни. Она мелькнула прямо над его головой, и в то же мгновение молния ударила в крону вяза.

Разряд был такой силы, что от дерева остался один обугленный остов, который некоторое время еще пылал и дымился. Рядом лежали четыре убитых непонятной, низвергнувшейся с неба силой волка. От лучшего гонца Чезаре Борджиа и письма, что он вез Александру VI, не осталось ничего.

Мой взгляд упал на книжицу с латинскими изречениями. Она валялась на пассажирском сиденье. Видимо, я случайно захватил ее вместе с конвертом.

Caesar ad Rubiconem

— Что это может значить?! Я удивленно смотрел на известную мне с детства крылатую фразу: «Цезарь перед Рубиконом». И вдруг как навязчивое воспоминание, как флэш-бэк у военных, приезжающих с войны в Ираке, — яркие, наплывающие, тревожащие образы пережитого страха.

Я — совсем юный студент колледжа. Зимние каникулы в Италии. Нас таскают по экскурсиям, а мы только и думаем — как бы слинять, познакомиться с местными девчонками, выпить с ними и развлечься.

Нас везут на автобусе из одного городка в другой, и я даже не знаю, куда именно, потому что неинтересно. За окнами холмистая местность, высокое, холодное небо и приземистый, несмотря на холмы, зелено-коричневый пейзаж. Скучно.

Остановка, всех выгружают — почти что в поле. Небольшой придорожный мотель и кафе. Появляется странного вида старичок и начинает что-то рассказывать. Я не помню — что, к чему, зачем. И вдруг…

— Вот он очень похож на Цезаря!

Все расступаются, оглядываются, и я вижу, что этот старик тычет в меня пальцем. У него почти белые, выцветшие глаза и большой горбатый нос.

— Цесар эд Рубиконем, — кричит он мне.

И дальше я странным образом вспоминаю его слова. Вспоминаю с ужасом и абсолютной точностью, словно заучивал их наизусть и повторял долгие годы:

«10 января 49 года до нашей эры Гай Юлий Цезарь перешел через реку Рубикон. С ним был лишь один его преданный легион. Рубикон отделял тогда Цизальпинскую Галлию от Италии. То есть римскую монополию от всей огромной Римской империи, а на самом деле — античный мир от всей последующей истории человечества. Именно в этот день пала античность. Запомните его — 10 января. День, когда умер мир.

Прогнившая, продажная, разъедаемая клановыми интересами демократия Рима уже не была той, что создала его славу. Сенат, в обход закона, лишил Цезаря армии. И Цезарь начал гражданскую войну. Он хотел вернуть себе армию, а империи — демократию. Торжество справедливости! Он хотел, и он сделал это. Цезарь прогнал Помпея и его приспешников, принял демократические законы, распространил гражданские права, провел реформы, способствовал просвещению.

Но что может человек против Бога? Результатом "справедливой войны" и демократических реформ Цезаря стала диктатура. Он простил своих врагов, позволил им вернуться в Рим и занимать ответственные посты. Так властью завладели его будущие убийцы — Брут и Кассий. Люди не меняются с переменой закона. Цезарь установил демократию с помощью диктатуры, а когда его убили, демократия исчезла, осталась одна диктатура. Сенат превратился в фикцию, гражданские права — в условность.

Демократия не может прийти на штыках, и если люди потеряли чувство ответственности за себя и за свою страну, "добрый царь" их не спасет. После Цезаря цезарей, царей, кайзеров в истории было без счета. Но Цезарь был один — Гай Юлий. Первый царь мира — мечтавший о торжестве законности и равноправии граждан. Творивший историю и раздавший личные богатства бедным, он оказался заложником самой этой истории и этих людей. В день его убийства солнце померкло, свет был тусклым, а воздух — мутным.

"Цезарь перед Рубиконом" — запомните эту фразу! Когда-нибудь и вы будете стоять перед своим Рубиконом, не зная, что вам делать — двигаться вперед, к смерти, или остановиться и с ужасом в сердце ждать своего конца. Жребий бросают боги, а люди переходят реки. Слышишь меня, парень, похожий на Гая Юлия? Слышишь?! Цезарь перед Рубиконом! Ты думаешь, речь идет об огромной, бурной, полноводной реке? Рубикон был маленькой речушкой, ручейком! Было достаточно просто поднять ногу и перенести ее на противоположный берег. Не прогляди свой Рубикон, Цезарь!»

Мои пальцы размякли, и я снова, незаметно для самого себя, перелистнул книжку Дика.

Fac simile!

«Сделай подобное!» Мы привыкли к этому выражению, часто пользуемся им в обиходе — «факс», «факсимильная подпись». И даже не догадываемся, что всякий раз в таких случаях мы повторяем древний призыв — подражай тому, кто достоин подражания! Fac simile!

Я поднял голову. Столпы небоскребов, сверкая на солнце пустыми глазницами стекол, словно бы падали на меня с неба. Сквозь лобовое стекло автомобиля я увидел, где заканчивается крыша «Cinema-Gold». Соседнее здание чуть выше, а значит, можно попробовать подняться на его крышу и спуститься на крышу кинотеатра. Поднять ногу и перенести ее на другой берег. Моя машина тронулась с места и скрылась за ближайшим поворотом.

Макиавелли говорил с мессере Леонардо так долго, что оба дождались возвращения измученного епископа Содерини. Его торг с Чезаре был долгим и в целом неудачным. Истинную цель своего приезда Франческо Содерини утаил от всех. Брат епископа — верховный гонфалоньер Флоренции Пьетро Содерини — поручил Франческо выкупить у Чезаре ту самую «бездомную бродяжку», о которой он так насмешливо высказывался в разговоре с Медичи.

Содерини готовы были предложить Борджиа неслыханную сумму — сто тысяч золотых дукатов. Епископ, равно как и его брат, считал, что обладание этой самой бродяжкой в сочетании с фокусами мессере Леонардо способны защитить Флоренцию лучше любой армии. Вера в причастность к святому и великой правде дает людям неслыханное мужество. А мужество граждан, как говорили спартанцы, защитит город лучше любых стен. Кроме того, ни папа, ни Людовик, ни Фердинанд не найдут достаточно солдат, готовых пойти войной против Христовой крови.