Скованный ночью - Дин Кунц Страница 19

Никто в правительстве не хочет навлечь на себя гнев общественности. Они не боятся расстаться со своими постами. Если правда выйдет наружу, виновных будет ждать нечто куда худшее, чем потеря работы. Их привлекут к суду по обвинению в преступлениях против человечества. Наверно, они оправдывают строгую секретность стремлением избежать массовой паники, уличных беспорядков и даже карантина всего североамериканского континента, но по-настоящему их пугает только одно: то, что разъяренные сограждане разорвут их на куски.

Возможно, несколько созданий, собравшихся на улице перед бунгало, были среди тех двенадцати, которые сбежали из лаборатории в ту историческую кровавую ночь. Большинство принадлежало к потомкам сбежавших. Они выросли на свободе, но были такими же разумными, как их родители.

Обычные обезьяны – отчаянные болтуны, однако эти тридцать не производили никакого шума. Они общались между собой очень оживленно, размахивая руками и хвостами, но даже если беседа велась на повышенных тонах, этого не было слышно ни через окно, ни через открытую дверь, хотя обезьяны находились от нее всего лишь в нескольких метрах.

Они замышляли нечто куда худшее, чем обычные проделки обезьян.

Хотя резусы не так умны, как люди, преимущество последних не столь велико, чтобы я взялся играть с тремя обезьянами в покер. Разве что напоив их предварительно.

Однако сии не по годам развитые приматы были не самой страшной угрозой, зародившейся в лабораториях Уиверна. Конечно, эта честь принадлежала вирусу – переносчику генов, который мог переделать любое живое существо. Но, как все мерзавцы на свете, эти обезьяны быстро объединились и создали чертовски сплоченную шайку.

Чтобы до конца понять, какую угрозу представляют собой вырвавшиеся на волю резусы, достаточно вспомнить крыс. Эти страшные вредители обладают лишь малой толикой человеческого интеллекта. Ученые подсчитали, что грызуны уничтожают двадцать процентов съестных припасов, несмотря на то что люди достаточно успешно борются с крысами и поддерживают их количество на более-менее приемлемом уровне. Но представьте себе, что крысы стали вполовину такими умными, как люди, и смогли договориться между собой. Нам пришлось бы вступить с ними в отчаянную борьбу, чтобы не умереть с голоду.

Следя за обезьянами на улице, я раздумывал, не являются ли они нашими противниками в некоем будущем Армагеддоне.

Помимо высокого интеллекта, они имели еще одно свойство, которое делало их более страшным врагом, чем любые крысы. Крысы руководствуются исключительно инстинктом и имеют слишком малый мозг, чтобы относиться к чему-то особо, но эти обезьяны ненавидели нас лютой ненавистью.

Я думаю, они были враждебно настроены к человечеству, потому что мы создали их, но остановились на полдороге. Мы лишили их простой невинности, свойственной животным. Невинности, которая их удовлетворяла. Мы повысили интеллект обезьян до такой степени, что они начали осознавать окружающий мир и свое место в нем, но не дали им знаний, которые позволили бы им изменить свою судьбу. Мы сделали обезьян достаточно умными, чтобы их перестала удовлетворять животная жизнь, дали им способность мечтать, но не дали средства воплощения этих мечтаний в действительность. Они лишились своей ниши в царстве животных и не смогли найти для себя новое место. Обрезали пуповину, соединявшую их с природой, и оказались бездомными, беспризорными, потерянными и полными стремлений, которым не суждено осуществиться.

Я не осуждаю их за эту ненависть. Если бы я был одним из них, я бы тоже ненавидел.

Однако эта симпатия не спасла бы меня, вздумай я выйти из бунгало на улицу, нежно взять какую-нибудь из обезьян за подбородок, выразить свое возмущение действиями безответственных людей и с воодушевлением спеть что-нибудь вроде «Да, у нас нет бананов».

Через минуту они превратили бы меня в котлетный фарш.

Этот отряд был обязан своим существованием работам моей матери. Кажется, они знали это, потому что однажды уже нападали на меня. Мать умерла, и они не могли отомстить ей за свою жизнь отверженных. Но я был ее единственным сыном, и обезьяны перенесли свою враждебность на меня. Возможно, они имели на это право. Возможно, их ненависть ко всем Сноу была справедлива. Я имел право осуждать их меньше всех на свете, но это не значило, что я должен был расплачиваться за сделанное моей матерью.

Стоя за окном бунгало, пока еще целый и невредимый, я услышал то, что казалось зычным ударом большого колокола, за которым последовал непонятный скрежет. Обезьяны сгрудились вокруг предмета, которого я не видел. Скрежет металла по камню повторился, а затем несколько обезьян поставили на бок какой-то тяжелый предмет.

Суетящиеся обезьяны не дали мне рассмотреть его. Я заметил только то, что он был круглым. Они начали катать его по кругу, от тротуара к тротуару и обратно. Одни резусы следили за этим действом со стороны, другие ковыляли рядом с предметом, поддерживая его за край и не давая упасть. В свете луны этот предмет напоминал огромную монету, выпавшую из кармана какого-нибудь великана. Но вскоре я понял, что это всего лишь крышка водосточного люка, вынутая из мостовой.

Внезапно они разразились криками, словно группа возбужденных детей, играющих старой покрышкой. Судя по моему опыту, игривость была им совершенно не свойственна. Однажды я столкнулся с резусами лицом к лицу, и они вели себя не как дети, а как шайка бритоголовых убийц, налакавшихся коктейля из кокаина и ЛСД.

Им быстро надоело катать крышку. Три особи начали раскручивать ее, словно монету, и совместными усилиями быстро превратили в сверкающее пятно.

Затем отряд вновь погрузился в молчание. Обезьяны собрались вокруг вращавшегося диска, не мешая крышке, но глядя на нее с большим интересом.

Три обезьяны по очереди подходили к крышке и умело подкручивали, не давая ей упасть. Их действия говорили как об элементарном знании законов физики, так и о ловкости рук, присущей этому виду.

Сильно раскрученный диск издавал жужжание, его металлический край скрежетал о бетонную мостовую. Этот низкий металлический звук был единственным звуком в ночи; он отклонялся от основной ноты не больше чем на полтона.

Было непонятно, чем кружащаяся крышка водосточного люка смогла вызвать такое внимание. Обезьяны были вне себя и едва не впадали в транс. Я не мог поверить, что диск чисто случайно набрал такую скорость вращения, которая в сочетании с низким звуком оказывала на обезьян гипнотическое влияние.

Очевидно, я стал свидетелем не игры, а некоего ритуала, церемонии, исполненной символического значения, которое было ясно резусам, но для меня оставалось тайной, покрытой мраком. Ритуал и символ предполагали не только наличие способности к абстрактному мышлению, но и то, что жизнь этих обезьян имела духовный смысл, что они были не просто умны, а способны задумываться над источником происхождения мира и целью собственного существования.

Эта мысль произвела на меня такое впечатление, что я едва не отвернулся от окна.

Несмотря на их враждебность к людям и страсть к насилию, я испытывал симпатию к этим несчастным созданиям, этим отверженным, лишенным своего места в природе. Если они и в самом деле обладают способностью размышлять о боге и творении космоса, то могут знать и ту боль, которая хорошо знакома людям, а именно стремление понять, почему Создатель обрек нас на муки, неутолимую тягу отыскать Его, увидеть Его лицо, прикоснуться к Нему и понять, что Он существует. Если они разделяют с нами это тихое, но глубокое страдание, то я сочувствую их положению и искренне жалею их.